к непрерывному созерцанию, чем к другой какой-либо деятельности; к тому же мы думаем, что к блаженству должно быть примешано наслаждение, а по общему признанию, созерцание истины есть самая приятная из всех деятельностей, сообразных с добродетелью. Действительно, философия доставляет удивительные по чистоте и силе наслаждения, и естественно, что знающие приятнее проводят время, чем стремящиеся. Сверх того, так называемая «самоудовлетворенность» более всего свойственна созерцанию, ибо, что касается житейских нужд, то они в одинаковой мере присущи как мудрецу, так и праведнику и всем другим; если же нужды в достаточной мере удовлетворены, то праведный, сверх того, еще нуждается в людях, относительно которых и вместе с которыми станет поступать справедливо, одинаковым образом и благоразумный, и мужественный, и всякий другой, а мудрец может предаться созерцанию и один сам с собою, и тем лучше, чем он мудрее; может быть, лучше, когда у него есть сотрудники, но во всяком случае он самый «самоудовлетворенный». Далее, только созерцание любят ради него самого, ибо от него, кроме созерцания, ничего не происходит, между тем как действиями мы всегда в большей или меньшей мере достигаем чего-либо, помимо самого действия. Наконец, блаженство заключается в покое, ибо мы беспокоимся ради приобретения покоя, подобно тому как ведем войну ради мира. Деятельность практических добродетелей заключается в политике или в войне; деятельность же, касающаяся подобных предметов, кажется, лишена покоя, не говоря уже о военной деятельности. Никто ведь не стремится к войне ради самой войны, если делает военные приготовления; такой человек показался бы совершенно кровожадным, как тот, кто своих друзей превращал бы во врагов, чтобы происходили сражения и убийства. Деятельность политика тоже лишена покоя и всегда имеет в виду, помимо самого управления, власть или почести. Если же она имеет в виду собственное блаженство, блаженство граждан, то все же очевидно, что это иное блаженство, чем искомое нами. Хотя нельзя отрицать, что добродетельная деятельность политическая и военная выдается над другими по красоте и величию, но все же она лишена покоя, стремится всегда к известной цели и желательна не ради нее самой. Созерцательная деятельность разума, напротив, отличается значительностью, существует ради себя самой, не стремится ни к какой [внешней] цели и заключает в себе ей одной свойственное наслаждение, которое усиливает энергию; если она, сверх того, является самоудовлетворенной, заключающей в себе покой и лишенной треволнений, насколько это возможно человеку, и имеющей все остальные качества, которые можно приписать блаженному и которые свойственны подобной деятельности, то она-то и есть совершенное блаженство человека, если оно продолжается всю жизнь, ибо ничто неполное не свойственно блаженству. Однако такая жизнь окажется, пожалуй, более значительной, чем это возможно человеку; и прожил бы он ее не потому, что он человек, а потому, что в нем есть нечто божественное; и поскольку оно отличается от человека, как сложного существа, настолько и энергия его [божественного начала] отличается от деятельности всякой другой добродетели. Если же разум в сравнении с человеком есть нечто божественное, то и жизнь, сообразная ему, будет божественной в сравнении с жизнью человека. Не должно внимать тем, которые увещевают нас заботиться о близком человеке, так как мы люди, и о том, что бренно, так как мы сами смертны, а следует как можно более стремиться к бессмертию и делать все возможное, чтобы жить сообразно с тем, что в нас наиболее сильно и значительно, ибо хотя оно по объему и незначительно, но по силе и значению превышает все остальное. Можно даже сказать, что каждый человек и есть только это, так как оно в нем самое властвующее и лучшее. Итак, нелепо было бы, если бы человек избирал не свою собственную жизнь, а жизнь кого-то другого. Ранее сказанное совершенно согласно с мыслями, высказанными теперь, то есть каждому по природе свойственно, что для каждого значительнее и приятнее всего, а следовательно, человеку естественная разумная жизнь, так как это делает его человеком по преимуществу. Такая жизнь, значит, самая блаженная.

§ 8. На втором плане стоит жизнь, сообразная с остальными добродетелями. Осуществление их – дело человеческое. Ибо дела справедливости и мужественности и другие сообразные добродетелям дела мы совершаем относительно друг друга в общении, под влиянием нужды и различных обстоятельств, в аффектах, стараясь найти для каждого подходящее. Все эти дела кажутся чисто человеческими, и кое-какие из них, как кажется, зависят от тела; вообще этическая добродетель во многом подобна аффектам. И размышление связано с этической добродетелью, а эта последняя – с размышлением, если только справедливо, что принципы размышления заключены в этических добродетелях, а правильное в этическом отношении, в свою очередь, познается размышлением. Так как этические добродетели связаны с аффектами, то они касаются человека, поскольку он сложное существо, а добродетели сложного существа суть, в свою очередь, человеческие; следовательно, такова же жизнь, сообразная им, и блаженство, а блаженство разума отдельное. Но о нем достаточно сказано, и более подробное разъяснение переступает цели настоящего сочинения. Кажется, однако, что это блаженство только в малой мере нуждается во внешних благах или же в меньшей мере, чем этическая добродетель, ибо что касается необходимого, то в нем нуждаются оба, и, допустим, нуждаются равным образом, хотя политик более заботится о теле и тому подобном, но это лишь незначительное различие. Большее различие относительно деятельностей, ибо щедрый нуждается в деньгах, чтобы творить дела щедрости, справедливый – чтобы воздавать (ибо одних добрых намерений недостаточно, а справедливыми прикидываются и такие люди, которые вовсе не намерены поступать по справедливости). Мужественный нуждается в силе, если он желает совершить что-либо сообразное своей добродетели, и благоразумный нуждается в достатке; каким образом иначе он или остальные проявят себя? Существует сомнение, что` для добродетели важнее – намерение или действие, так как она проявляется и в тех, и в других. Ясно, что совершенство заключалось бы в том и в другом. Действие же нуждается во многом, и притом тем в больших средствах, чем значительнее и прекраснее самые действия. Человек, занятый созерцанием, ни в чем подобном для своей деятельности не нуждается, и, можно сказать, все это служит лишь помехой для созерцания, но так как он человек и сожительствует со многими другими, то он стремится поступать сообразно добродетели, а потому и нуждается во всем этом, чтобы быть человеком. Из нижеследующего явствует также, что совершенное блаженство состоит в созерцательной деятельности. Мы считаем богов наиболее счастливыми и блаженными; но в какого рода действиях они нуждаются? Неужели же в справедливых? Не покажутся ли они смешными, заключая союзы, выдавая вклады и делая тому подобное? Или