Я впустил его.

– У меня забрали одежду, – сказал я, встав перед ним.

– Ax да… я забыл вас предупредить… вашими вещами займется сестра… может, пуговицу какую пришить, выгладить то да се…

– Обыск? – бросил я флегматично. Он вздрогнул.

– Ради Бога! Ох, это еще следы шока, – добавил он тише, словно бы про себя. – Ну, ничего. Я выпишу вам успокаивающие таблетки и что-нибудь укрепляющее. А теперь я хотел бы, с вашего разрешения, обследовать вас.

Я позволил простучать и прослушать себя. Он потряс головой, как упитанный жеребенок.

– Чудно, превосходно, – повторял он, – у вас изумительный организм. Может, пока останетесь в этом халате и перейдете в мой кабинет? Сестра совсем скоро принесет ваши вещи. Сюда, пожалуйста…

Через коридорчик, заставленный пирамидками металлических стульев, мы прошли в другую комнату, довольно темную, хотя вверху горела большая лампа; еще одна, под зеленым абажуром, стояла на письменном столе. Черные шкафы, заполненные толстыми книгами с золотыми тиснеными заголовками на кожаных корешках, тоже черных, высились вдоль трех стен. Возле одного из них стояли два кресла и низкий круглый стол, а на нем лежал череп.

Я сел. Темнота исходила от собрания книг за стеклом. Врач снял халат, под которым оказался уже не мундир, а светло-серый скромный штатский костюм. Он сел по другую сторону стола и какое-то время смотрел на меня с выражением безмятежной сосредоточенности.

– А теперь, – сказал он наконец, словно удовлетворенный осмотром моего лица, – вы, может быть, скажете, что вас так взволновало? Здесь, в этих стенах, – он показал глазами на черные ряды книг, – можно говорить обо всем.

Он подождал и, видя, что я молчу, заговорил снова:

– Вы мне не доверяете. Это естественно. Конечно, на вашем месте я бы вел себя так же. И все же, поверьте, ради своего же блага вы должны, пусть через силу, преодолеть желание отмолчаться. Вы только попробуйте. Труднее всего начать.

– Не в том дело, – ответил я, – я только не знаю, стоит ли… Впрочем, вы меня удивили, ведь в том кабинете вы говорили совсем другое: что вы не хотите ничего знать о случившемся.

– Прошу меня извинить, – заговорил он тихо – на щеке опять была ямочка. – Прежде всего я врач. Там я еще не был уверен, что вы совершенно пришли в себя, и не хотел волновать вас, неосторожно касаясь крайне тягостных воспоминаний. Теперь дело другое. Я обследовал вас и знаю, что не только могу, но и должен это сделать. Разумеется, я не буду настаивать, это уж как вы сами хотите. Готовы ли вы…

Он не докончил.

– Хорошо, – сказал я нетерпеливо. – Пусть. Но это история долгая.

– Безусловно. – Он кивнул. – Я охотно ее выслушаю.

В конце концов, чем мне это могло повредить? Я начал свой рассказ с той самой минуты, когда получил повестку; изложил разговор с главнокомандующим, историю Миссии, инструкции и позднейших перипетий, говорил о старичке, Офицерах и проповеднике, не умалчивая и о своих подозрениях. Я исключил из них только Эрмса. О том, что произошло позже – о спящем в ванной и необычном разговоре с ним, – я рассказывал уже рассеянно, вдруг осознав, что выпадение существенного звена, каким было подглядывание за Эрмсом, копирующим тайные планы, придавало моей вспышке, вернее, нападению на него, черты болезненности; поэтому, рассказывая о бледном шпионе, я пытался найти какие-нибудь детали, которые – если их усилить, раздуть – могли хоть отчасти оправдать устроенный мною скандал, – но даже для меня самого это звучало не очень-то убедительно, я чувствовал, что чем дольше рассказываю, тем больше на себя наговариваю, что мои объяснения ничего не объясняют, и последние слова произносил уже в мрачном, близком к отчаянию убеждении, что ко всем уликам против себя я, словно их было мало, добавил свидетельства своей ненормальности.

Слушая, врач не смотрел на меня. Несколько раз он бережно брал в руки череп, покоившийся на бумагах как пресс-папье, и переставлял его то боком ко мне, то глазницами; так он и остался стоять, когда я закончил. Тогда врач откинулся назад, на спинку кресла, сплел пальцы и заговорил своим приятным, приглушенным голосом:

– Если я правильно понял, центром кристаллизации ваших сомнений в серьезности и реальности Миссии является необычайное количество изменников, на которых вы будто бы случайно наткнулись… за очень короткое время. Верно?

– Можно и так сказать, – согласился я. Я уже несколько оправился от волнения, вызванного моим отчаянным чистосердечием, и смотрел в пустые глазницы черепа – опрятного, с гладким костяным отливом.

– Вы сказали, тот старичок был предателем. Вы сами догадались об этом?

– Нет. Мне сказал офицер, который потом застрелился.

– Сказал… и застрелился. Вы это видели?

– Ну да, то есть – слышал выстрел в соседней комнате, грохот падения, и через щель увидел его ногу… ботинок.

– Ага. А еще раньше был арестован инструктажный офицер, который сопровождал вас. Позвольте спросить, как выглядел этот арест?

– К нам подошли два офицера, отозвали его в сторону и говорили с ним – не знаю, о чем. Не слышал. Потом один ушел с ним, а второй отправился со мной.

– Кто-нибудь сказал вам, что это был арест?

– Нет…

– Значит, вы, собственно, не могли бы в этом поклясться?

– Ну… нет, но обстоятельства… особенно в свете того, что случилось потом… я решил, что…

– Не торопитесь. О старичке вам сказал офицер. В том, что и он, в свою очередь, изменник, убедил вас звук выстрела и увиденный через щель двери кончик его ботинка. О предыдущем инструктажисте вы знаете лишь, что его отозвали. Происшествия эти по меньшей мере неясны – если не сказать больше. Кто еще у нас остался? Ах да, тот бледный шпион… но вы нашли его в ванной, спящим?

– Да.

– Что бы он стал там делать, только что сфотографировав важные документы? Вряд ли он пошел бы отсыпаться в ванную. Впрочем, вы вошли туда – следовательно, дверь не была заперта?

– Действительно – не была.

– И вы по-прежнему убеждены, что все эти люди – изменники? Я молчал.

– Вот видите! Это следствие поспешности, отсюда и логические ошибки.

– Простите, – прервал я его, – допустим, они не были изменниками, но тогда чем объяснить все эти истории? Что это было? Театр? Разыгранный передо мной спектакль? Зачем? С какой целью?!

– Ба! – сказал он, улыбаясь одними ямочками. – Этого я уже не знаю. Быть может, вас хотели сделать невосприимчивым к измене, прививая ее вам в микроскопических дозах. В конце концов, даже Эрмс – как знать – мог бы сделать нечто такое, что показалось бы вам подозрительным, необъяснимым, но его-то вы, думаю, не сочли бы изменником? Что? Или… может быть, все-таки?

Он смотрел на меня изучающе. Какими ледяными были глаза на этом круглом, добродушном лице…