Отсюда оставался только один логический шаг, чтобы признать, что неупорядоченность событий в Здании не есть нечто нежелательное, напротив, это нормальное его состояние, больше того: результат предусмотрительности и неутомимых стараний, – синтетический хаос, рука об руку с бесконечностью, защищал, словно панцирь, Тайну.

Это возможно… подумал я с некоторым утомлением, поудобнее устраиваясь на краю ванны, необычайно твердой. Но ведь и те, другие мои гипотезы объясняли многие факты. Вот это и удивительно: любая достаточно сложная идея может быть навязана Зданию в качестве его организующего начала… есть в этом что-то тревожное…

Спящий перевернулся навзничь, открыв лицо. Я увидел подрагивающие веки. Он следил за чем-то во сне, может быть, читал там: глазные яблоки сновали то влево, то вправо. На лбу блестел пот, щеки заросли темной щетиной, а так как он лежал теменем ко мне, на его лице я не мог разглядеть ничего, кроме болезненной бледности. Он словно бы судорожно улыбался, но то, что на лице, видимом вверх ногами, кажется нам улыбкой, бывает страдальческим выражением.

Я жду, когда он проснется и заговорит, подумал я, а где-то там, в какой-нибудь комнате, усталая секретарша, помешав чай, кладет обратно на полку папку с инструкцией, в которой написано, что он мне скажет, открыв глаза, и что я ему – до самого конца…

Мне сделалось как-то зябко – то ли от неприятной этой мысли, то ли холодом веяло от ванны, – поэтому я еще больше поджал ноги и застегнул пиджак на верхнюю пуговицу.

Собственно, чего тут бояться, бесплодно рассуждал я, инструкцию мне все равно не покажут, хотя бы потому, что тогда я мог бы поступить вопреки ей, а если я ее не знаю, то и не ведаю, что меня ждет, и будущее для меня закрыто – словно и нет его в документах…

IX

Спящий начал похрапывать, не со звукоподражательной виртуозностью адмирадьера, а монотонно. Минуту спустя он уже хрипел с настойчивостью, достойной лучшего применения, словно твердо решил изображать умирающего. Предсмертные эти звуки выводили меня из равновесия, я не мог свободно предаваться размышлениям – уж не хотел ли он тем самым привлечь мое внимание? Я страшно устал. Пошевелился. Все кости болели. Я решил – не знаю, в который раз, – что теперь действительно пойду отсюда, хотя бы к отшельнику; останавливала меня только мысль о давке, царящей в пустыни. Я потянулся, опустил ноги на кафель и подошел к умывальнику. Пряча бритву в карман, увидел в зеркале того человека – не целиком, только от пояса и выше, и это было так, точно я вдруг увидел себя самого, сморенного мертвым сном после утомительного странствия.

Неужели это не было согласовано? Неужели это был мой товарищ, затерянный в Здании, гнавшийся за миражом, которым его поманили?

Он стал просыпаться. Я догадался об этом по тому, что он затих. Не открывая глаз, суетливо, с трудом, он шевелился где-то внутри самого себя, словно бы прятал, с усилием запихивал куда-то фальшивую агонию, которой пугал только что. Вдруг он сверкнул глазами, охватил меня взглядом – он видел меня перевернутым, – опустил веки и с минуту лежал так, сосредоточиваясь, а затем медленно, клонясь вбок, приподнялся на локте.

Прежде чем он заговорил, его разбуженное лицо что-то задело во мне. Где-то я его уже видел. С закрытыми глазами он пробормотал:

– Шпинцель…

– Простите? – переспросил я невольно.

При звуке моего голоса он сел. Он страшно зарос. Моргая, смотрел на меня. Выражение его глаз постепенно менялось – они соскользнули по моей фигуре на пол; он кашлянул и, растирая запястья, сказал:

– Кольраби чертова… не сварят, паскуды, как следует, а после снится тут всякое…

Он устремил взгляд к умывальнику, который я загораживал; изогнулся в сторону, глаза у него на мгновенье расширились.

– Где бритва? – спросил он.

– Тут. – Я показал на карман.

– Положи.

– Это почему же? – Во мне нарастала неприязнь к этому человеку. Он нахально мне тыкал, к тому же я его откуда-то знал – и это не было приятное воспоминание. – Я принес ее сверху, – заметил я, чтобы обозначить свои права.

Я с вызывающим видом ждал, что он ответит, но он приподнялся, встал спиной ко мне, потянулся всеми своими косточками и начал сладострастно, с изощренной медлительностью почесывать спину. Потом взял щетку с полочки над ванной и принялся чистить брюки.

– Ну, пошел! – буркнул он, не глядя на меня.

– Что? – спросил я.

– Не морочь мне голову, выкладывай – или мотай.

– Выкладывать – что?

Похоже, звук моего голоса заставил его задуматься: он перестал выскребывать очески из-за отворотов брюк и взглянул на меня исподлобья.

– Давай, – сказал он, подходя ко мне и подставляя ладонь. – Ну? Чего уставился? Давай, не бойся.

– Да я вовсе вас не боюсь, – ответил я, кладя ему на ладонь бритву.

Он подбросил ее и задумчиво присмотрелся ко мне.

– Меня? – сказал он. – Я думаю…

Он повесил пиджак на дверную ручку, обвязался полотенцем и начал намыливать лицо. Я еще постоял у него за спиной, потом отошел от него, наконец уселся на краю ванны. Он не проронил ни звука, как будто был совершенно один. Его спина была мне знакома вроде бы лучше, чем лицо, может быть, потому, что лицо покрывала щетина. Я наклонился – и тут заметил тонкую ременную петлю, высунувшуюся из-под ванны. Я соскочил на пол. Ну конечно – тот самый шпион с фотоаппаратом! Я с трудом расслабил мышцы, снова сел и принялся ждать, когда он заговорит. «Подосланный, – думал я. – Его подослали, чтобы… чтобы что? Посмотрим: сейчас он за меня возьмется». Молчание затягивалось. Оно становилось мучительным. Мне захотелось открыть кран, мне нужен был шум воды, наполняющей ванну, но этим, пожалуй, я выдал бы свою слабость. Я касался пола лишь пальцами ног, и, как нередко бывает в такой неудобной позиции, левая нога у меня стала дрожать, все быстрей и быстрей, пока не нашла наиболее подходящий ритм.

– Вы… давно? – спросил я словно бы нехотя, глядя ему в спину. В зеркале виднелись намыленные щеки. Глаз я не видел. Ответит, когда дойдет до уха, прикинул я. Однако от уха он перешел к подбородку – как будто ничего не услышал.

– Вы давно тут? – спросил я еще раз.

– Дальше, – сказал он, не переставая скрести под подбородком.

– Что «дальше»? – переспросил я растерянно.

Он не соизволил ответить. Наклонившись над умывальником, кое-как обмывал лицо. Брызги долетали и до меня.

– Осторожнее, брызгаетесь, – сказал я.

– Не нравится, а? Так можешь сматываться.

– Я тут был первый.

Он глянул одним глазом между складками полотенца.

– О? – сказал он. – В самом деле?

– Да.

Он швырнул полотенце на пол и, направляясь к своему пиджаку, на ходу бросил: