На бланке симметрично, рядышком размещены следующие антагонистические пункты, набранные типографским шрифтом.

Вид лечения…………………..___Умер. Чис__Мес__

Дата выписки…………………..____Протокол вскрытия…………………..

Сурово, конечно, но соответствует жестокости бытия.

Госпитализировал меня тогда тот же Сергей Марков, что в 1991 году положил на операцию и Н. И. Ему я обязан спасением жены — поймали опухоль в последний момент. А мы собирались на юг! Потом, после моей операции, когда выяснилась ошибка, он рассказал, что профессор Шенталь, опираясь на свой большой опыт, был практически уверен, что это меланома, но в историю болезни нарочно записал двусмысленное заключение, а в графе диагноз поставил «базилиома?». Оказывается, пациенты всеми правдами-неправдами умудряются заглянуть в свою историю болезни, и врачи, чтобы не пугать меня, «смягчили» формулировку приговора. Тем не менее испуг был таков, что этот свой «раковый» опыт я смог использовать лишь в «Гипсовом трубаче». Раньше просто перо не поднималось.

Теперь же, за минувшие пятнадцать лет, нравы на Каширке сильно изменились: при мне врач преспокойно объяснял молодому, сникшему мужику, только что прошедшему колоноскопию, что у него опухоль прямой кишки, доброкачественная или злокачественная — выяснится дня через два, а пока надо избегать острой пищи и алкоголя. Но и эффективность лечения, конечно, выросла. А профессор Шенталь в конце 90-х заболел тяжелой формой костного рака, лежал тут же, в онкоцентре, и выбросился из окна своей палаты, с одиннадцатого этажа.

И хотя на этот раз у меня при обследовании ничего не нашли, я, выйдя от врачей, захотел немедленно выпить. Не найдя никаких противопоказаний к этому, так и сделал. Немедленно!»

«Онкологический» поворот сюжета мы обсуждали с Геной Игнатовым, который с конца 70-х был моим лучшим другом, главным оценщиком моих задумок и первым читателем еще сырых текстов, — рассказывает Поляков. — Один из создателей отечественной школы программирования, он обладал тонким художественным вкусом, и его оценки были безошибочны. Неожиданный недуг Кокотова ему тоже глянулся, показался сюжетно выигрышным и «экзистенциально богатым». Но вскоре Гена сам внезапно и безнадежно заболел. Он два года упорно боролся за жизнь, но кто и когда выигрывал у смерти? Проведывая его в онкоцентре на Каширке (опять же помог Сергей Марков!), я невольно насыщался будничным кошмаром «ракового корпуса», с внутренним стыдом перенося все это потом в роман, третью часть которого Гена так и недочитал…»

О смерти друга Поляков узнал в Кремле, ожидая инаугурацию президента Путина, доверенным лицом которого был на выборах. Вот что он написал в дневнике:

«7.05.2012 г. Утром поехал на инаугурацию в Кремль. Машину дальше Садового кольца не пустили. На «Киевской» сошел в метро и доехал до «Александровского сада»: все выходы закрыты, народ ругается. Меня под неодобрительные взгляды соотечественников выпустили после предъявления приглашения… Буквально за двадцать минут до начала позвонила Н. И. и сказала: только что умер Гена. А я звонил ему позавчера, и мы договорились, что сегодня после Кремля его проведаю. Набирал его номер в половине одиннадцатого, но никто не ответил. В это время он умирал. Отмучился…»

Так, впервые за долгие годы, Юрий Поляков не отдал на дружески-экспертную оценку свою новую рукопись. Перевернулась очередная страница, ушел человек, который был неотъемлемой частью жизни. Может, поэтому роман пронизан смутной грустью, а один из его героев — впервые за всю писательскую биографию автора — умирает…

Вот какими словами передал свои впечатления от «Гипсового трубача» Лев Пирогов, несмотря на сложнейшую структуру романа определивший для себя, что главная его тема — любовь в двух ее ипостасях, платонической и плотской. Говоря об этом, Пирогов не мог не отметить, что и о той и о другой автор умеет сказать нетривиально, а главное — непошло: «Плюшевый, опереточный, «для народа», из анекдотов сотканный Поляков умеет петь хрустальным голоском с колокольчиками, изредка легонько будто бы поглаживая педаль форсажа. Двигатель не ревет, он еще даже не ворчит — он как будто отдаленно взмурлыкивает, но от мощи этого голоса по телу уже бегут мурашки. А что же будет, если нажмет? Мы все умрем?» Здесь важно отметить, что и Пирогов явно ощутил сокрытую и непривычную для поляковских вещей трагичность, пронизывающую роман.

«Один мой друг придумал такую фантастическую коллизию для рассказа, — продолжает Пирогов. — Жил-был писатель. Писал книжки. Их издавали, люди читали их. Едешь в метро, смотришь — читают. Только ни в одной газете ничего про это не пишут. Премий не получает он никаких. Спросишь у специалиста-критика, а специалист-критик наморщит лоб: кто это?

Он придумал, а в жизни так сплошь и рядом бывает. Литературный мир в лице своих лучших и авторитетнейших представителей бредит одним, а люди читают совсем другое. Кто такой Юрий Поляков для литпроцесса? Смешно говорить. Он — особая лига. Скажем, загадочного Пелевина или невозможного Сорокина в общие игры все-таки принимают. Его — никогда. Он сам по себе. Наедине со своими читателями. Я тоже ему не критик — читатель. Трудно быть критиком того, кого не выдвигают на премии, не обсуждают на профессиональных площадках. А вот читать — наоборот, легче. Поляков — один из очень немногих современных авторов, чьи книги я покупал не для работы, а для того, чтобы почитать.

…Даже в стопроцентно не моем «Трубаче…» — на каждой странице улыбаешься или задумываешься. Или — и улыбаешься, и задумываешься. Густо написано.

Говорят об «административном ресурсе» (якобы у Полякова он есть), но ведь на «административном ресурсе» можно раскрутить одну, максимум две-три книги; никаких «ресурсов» не хватит на тридцать лет. Чтобы быть любимым читателями, надо их тоже понимать и любить (а не только «литературу»), вот вам и весь секрет».

Тонко подмечено. Может, секрет-то и не весь, но бесспорно — главная его составляющая.

Михаил Маслин, напротив, считает самым важным в романе его сатирическую линию. Вот что он пишет в статье «Роман как национальная идея»:

«Роман «Гипсовый трубач, или Конец фильма» необычен уже потому, что его главные герои… обычные советско-русские интеллигенты — писатель Андрей Львович Кокотов, режиссер Дмитрий Антонович Жарынин, соавторы сценария фильма и многочисленные интеллигенты — писатели, артисты, художники и др. Это «слишком большое» трехчастное произведение своим объемом даже вызвало в блогосфере критику — как же иначе! Ведь поколение «тех, кого выбрало ЕГЭ», привыкло читать и писать главным образом лишь «посты» и «перепосты». Напротив, люди, не отучившиеся читать, должны приветствовать роман как произведение качественной русской литературы, продолжающее сегодня сатиру М. Е. Салтыкова-Щедрина. Сатирическое основание романа, бесспорно, — преобладающее, и это заставляет нас вспомнить о том, что вся современная русская литература своим первоисточником имела сатирическую основу.

Автор романа не просто смешит своих читателей, но также развенчивает, отрицает и по-своему, посредством смеха, преодолевает широко разлившуюся стихию современной российской посткультуры, с ее культом насилия, индивидуализма, порнографической телесности, враждебной сфере духовного. Сатирическая первооснова романа имеет и своеобразное просветительское преломление, весьма полезное для тех, кто подзабыл или вообще не знал многие интересные факты из отечественной истории. В романе в гротескной форме блестяще описан феномен «перевертывания» и «перекрашивания», хорошо знакомый по нашей постсоветской истории, когда над разработкой текста Конституции РФ работали авторы диссертаций по научному коммунизму, когда высшее руководство теперь уже капиталистической страны представляли бывшие руководители КПСС, когда идеологами рыночной «шоковой терапии» были авторы идей «развитого социализма» и т. п.