Правый суд!

К горлу подступил нелепый смешок.

– Скорее! – пробормотала Гвенна.

– Я вернусь, – отозвалась наконец Крыса, и ее голос дрожал, но не сорвался.

– Молодец, – похвалила Гвенна. – Давай быстро. Как можно скорее.

– Я вернусь.

– Я знаю.

«Не возвращайся», – подумала она.

Дхар справится. Лишь бы Крыса поднялась по ущелью, а там уж капитан затащит ее внутрь, и дверь, если придется, сумеет закрыть, хотя бы и со сломанной ногой. Там не безопасно, но безопаснее. Киль – кшештрим. Он придумает, как вызволить этих двоих. Как-никак у них кеттральи яйца. В крайнем случае Адер снарядит новую экспедицию, десяток кораблей, Кент их дери.

Стук осыпи по камням обозначил удаляющиеся шаги Крысы. Проворная девчонка горной козой скакала по лощине. Едва стук затих, что-то проникло в Гвенну, что-то невидимое, но сильнее той цепи, тех уз, которые сдерживали ее до сих пор. Ее плоть алкала силы.

«Жди! – напомнила она себе. – Дай Крысе уйти подальше».

Джонон наблюдал за ней. Судя по запаху, ему было смешно.

– Я ошибался в вас, – сказал он.

– Да.

Ей самой свой голос показался мертвым.

– Считал вас слабой, – говорил адмирал, будто она не раскрывала рта.

– Я была слабой.

– Вы были не в лучшей форме, – с улыбкой согласился Джонон и устремил взгляд вдаль. – Впрочем, как и я. Но мы были слабы по-разному. Я был похож на стекло или на драгоценный кристалл – тверд, но хрупок. А вас точила гниль.

– Больше не точит.

– О, это я знаю. Знаю!

– И не в габбья дело. Кеттрала я убила, еще не ступив ногой в эти джунгли. И ваше килеваньице пережила.

Она одевалась в факты, как в броню. Против Джонона? Против бушующего в ней яда? Против собственного желания рвать и терзать?

Он засмеялся:

– И я больше всех этому удивился! Верно, вы уже тогда обрели себя, но вот это… – он указал на нее, – это нечто новое.

– Новое… – пуская слюни, протянул Чент.

Джонон нахмурился и обернулся к нему.

– Чент, покажи этой женщине, как обстоят дела.

Тот, продолжая лакать кровь, вытаращил на нее бессмысленные глаза. Ему полагалось уже умереть от такой раны, по меньшей мере впасть в беспамятство, но кровь запекалась быстрее обычного. И здесь брала свое странная сила Менкидока.

– Давай, Чент, – поторопил Джонон. – Она твоя.

– Я его изрублю, – сказала Гвенна, сдержав рвущееся из горла рычание.

– Не правда ли, это будет акт милосердия? – с улыбкой развел руками Джонон.

Милосердие…

Гвенна покрутила в голове это слово.

– Это будет убийство, – ответила она, помедлив.

– Вы солдат, Гвенна. Солдаты убивают. Такая работа.

В чем-то он был не прав, но она не взялась бы указать в чем. Она и правда убивала людей десятками, сотнями – столько, что уже не помнила всех лиц; убивала людей куда лучших, чем этот Чент. Ее этому учили, и потом она всю жизнь оттачивала умение. Она не просто убивала, но убивала с удовольствием, будто справлялась с трудной, опасной работой, и хорошо справилась.

Забыв о Джононе, Гвенна стала разглядывать Чента. Моряк поднял на нее остекленевшие, уже полумертвые глаза.

– Чент, – мягко сказал ему Джонон, – принеси мне сердце Гвенны.

Лицо ходячего мертвеца расколола улыбка, он спрыгнул с валуна – почти свалился.

– Не хотите ли знать, что он говорил мне еще на «Заре»? – осведомился Джонон. – Скажи ей, Чент, скажи, о чем ты меня просил.

– Отдайте… – пробормотал моряк, пуская кровавые пузыри.

– Именно так, – кивнул Джонон. – «Отдайте ее мне». Вот что он говорил. Упрашивал отдать вас им – ему, Вессику, Лури, – а уж они бы вас проучили. Вы бы навсегда забыли, что такое непочтительность. Вот что они обещали.

Гвенна сделала шаг, коснулась шеи Чента острием меча.

– Проучили бы? – тихо спросила она.

Чент непонимающе уставился на ее меч. О своем оружии он забыл.

– Проучили бы? – Гвенна нажала на рукоять. – Как?

– Мы научим, – забубнил он. – Тебя и девчонку Крысу…

Сталь вошла ему в горло, обрубив слова.

Ей в лицо брызнула кровь.

В разрез со свистом рвалось дыхание. Гвенна не дала моряку упасть: выбросила вперед руку, запустила два пальца в рану, ухватила, как рыбу за жабры, бьющегося, задыхающегося моряка. Остекленевшие глаза вылезли из орбит, тело слабело. Ее сотрясла радостная дрожь, бессловесный восторг: она видела, как плохой человек умирает плохой смертью от ее руки.

Правосудие.

И нечто более древнее. Нечто худшее.

Она бросила Чента, вытерла пальцы о щеку. Кровь еще не остыла, сладко пахла. Блаженное оцепенение охватило Гвенну.

– Видите? – напомнил о себе Джонон.

– Что вижу?

– Когда-то вы были боязливы, слабы и жалки. Теперь нет.

Она попыталась вспомнить, что значит «боязливы», попыталась вспомнить проведенные в карцере бесконечные дни, но воспоминания таяли, как давний сон. В ней бушевала сила. Дивное чувство.

«Заканчивай, – зашипела она на себя, – и надевай кольцо».

Гвенна не сразу сообразила, куда положила его.

Отыскав глазами Джонона, она открыла рот и поняла, что ей нечего сказать. Они перебрасывались словами, как камушками, как обломками гордого некогда строения. Когда-то во всем этом был смысл, значение, цель. Какие, она не помнила.

Тот, кто был раньше адмиралом, вольно вздохнул.

– Вы, я вижу, не намерены ко мне присоединиться.

Она не потрудилась ответить. Лунный свет пылал, как солнечный. Ветер заточил все вокруг острыми гранями. Она различала каждую пору на лице Джонона, каждый сгусток крови в его черной бороде, каждый сосудик в белках глаз. Стоило прислушаться, она улавливала биение его сердца и крови в жилах. Когда он взял кортик и поднялся на ноги – движением не человеческим, а развивающей кольца для броска змеи, – ее пронзил восторг. Больше не нужно слов, даже таких, как «справедливость» или «месть». Слова – для слабых, а она покончила со слабостью.

Джонон пал с валуна и изготовился к бою с уверенностью человека, неспособного и помыслить о собственной гибели.

Гвенна чувствовала, что улыбается: улыбка страшно натянула кожу щек.

Когда-то на Островах даже самые неумелые бойцы обладали звериным проворством. Ты смолоду обучался ранить людей и разбивать вещи, принимать раны и удары и не переставал учиться. Кто не учился, уходил в отсев. Гвенна рубила противников, ломала кости, кусала за уши, за плечи, целила по глазам и по губам. Ей самой Хал знает сколько раз драли шкуру. Гент однажды так врезал по голове, что дурнота не проходила неделями. Ко времени испытания в Халовой Дыре она видела больше насилия, чем любой легионер втрое старше ее, а годы впереди несли еще больше зверства.

И все это не подготовило ее к бою с Джононом лем Джононом.

Он двигался так,