Но почему-то не пропустила она, продолжила вдруг за него.

– Согласна. Почитать и уважать тебя, Аид Санара, быть с тобой в радости и горе, делить с тобой плохое и хорошее, доверять, уважать, любить.

Он верил ей в этот момент. Наверное, был мягкосердечным дураком или, может, она говорила так искренне, что не верить было невозможно? Совершенно забыл, что они в тюрьме, что вокруг почти ночь – в этот момент его гладили по сердцу чужие невидимые пальцы. Говорили, что он важен и нужен, что никто другой эту роль занять не может. Он пропадал с каждым ее словом все сильнее и надежнее, чувствовал – это кольцо для него навсегда. Даже если она снимет его завтра… сегодня…

Серебристый обод скользнул на его палец, занял свое законное место так, будто всегда там и был.

– Я беру тебя в свои законные жены, Леа-Нова, обещаю заботиться и уважать, защищать, быть рядом, не предавать. – Из ее зрачков на него смотрела маленькая девчонка, такая же доверчивая, как тот, кто сидел в его собственном сердце. – Быть тебе хорошим мужем, относиться к тебе и твоим желаниям бережно, уважать, доверять…

– Любить, – вдруг шепнула она, когда он на мгновенье умолк. – Ты забыл добавить «любить».

Он не забыл. Знал, что в этом слове прозвучит истинное чувство.

– Любить. Пока смерть не разлучит нас.

– Смерть не может разлучить. – Нова смеялась. А девчонка внутри нее жмурилась от счастья – уловила ту самую искренность, которую желала уловить, грелась в лучах невидимого солнца. – Мы всегда сможем перекроить реальность, если захотим.

«Тебе виднее, – думал Аид. – Это ты – Элео, и ты видишь мир иначе».

– А теперь нужно скрепить союз поцелуем!

Последнее она произнесла и вовсе торжественно, будто собиралась резать наивкуснейший торт в три яруса.

К губам невесты, уже жены, Аид прикоснулся собственным сердцем – поцелуй вышел невесомым, но, как Санара и предполагал, тут же воспламенил внутренние факелы. Дальше он должен предупредить Нову о возможной опасности, объяснить все заранее, дать инструкции…

– Все? Получается, можем покинуть круг?

Вдруг понял, что забыл сказать ей еще кое о чем.

– Пока… не можем.

– Что-то забыли? Или получилось недостаточно глубоко?

«Ненатурально?»

Очень натурально. Для него точно.

– Почти все. Дальше… только занятие любовью.

– Занятие любовью?

Он почему-то боялся, что в ее глазах вспыхнет обида или осуждение, но там плескалось только хитрое любопытство.

– Кажется, ты забыл мне сказать о нем с самого начала.

– Кажется, забыл.

И стал вдруг серьезным, привычно тяжелым. О том, что Нова хотела заняться с ним любовью, Санара знал давно, только она едва ли понимала, чем это чревато.

– Ты ведь знаешь, что я не обычный человек? Я сложен и состою из многих слоев, часть которых темные…

– Знаю.

– Обещай, что не будешь во время этого смотреть мне в глаза. Потому что это опасно.

– Нет, я так… не хочу.

И Санара вдруг замер. Будто очнулся; резко вспомнил, что все это – не настоящий ритуал, что игра, что ему никто не признавался в любви. С чего он вообще решил, что Нова, пусть даже умеющая то, что не умеют другие, станет рисковать собственным здоровьем, подвергать себя опасностям, испытаниям его тьмой? Зачем это ей, если, возможно, существуют другие способы выхода отсюда, о которых Кравад мог попросту не знать?

– Конечно, – отозвался тихо и ровно. – Я понимаю.

Они могут завершить этот горе-обряд сейчас, без продолжения. Потихоньку сотрется из памяти и этот день, и непонятно откуда взявшиеся надежды.

– Не хочу… с закрытыми глазами, – вдруг послышалось ему, как сквозь вату. – Я хочу тебя смотреть, видеть. Любовь не принимает кого-то частями… или это не любовь.

В тот момент, когда Аид взглянул на Нову еще раз, он понял много – он возьмет ее честно, не играя. Тьма не сожрет ее, он не даст. И еще то, что эта женщина – его настоящая пара.

– Пойдем, – указал кивком на пещеру; собственный голос прозвучал хрипло.

И взял в свою руку теплые женские пальцы.

* * *

Нова.

(We Rabbitz feat. Clarissa Mae – Bad Guy)

Снаружи пещеры Аид управлялся человеческими качествами – моралью, желанием быть «правильным человеком», нормами социального поведения. Но внутри, стоя напротив меня, прижатой к песчаной стене, он уже управлялся чем-то совершенно иным – настоящим собой. Неподвластной никому, неподконтрольной, выпущенной на свободу внутренней сутью, ее ядром. И разница была столь разительной, что моя крыша плыла и плавилась.

– Теперь просто не сопротивляйся, – попросил хрипло, – ничему…

«Раньше нужно было».

Вот только что он был «хорошим», а стал «плохим». Как тогда в камере Бедикена – машиной для судебных вердиктов, практически невыносимым по силе, не собирающимся тормозить. А я не знала, что можно так быстро воспламеняться и за секунду становиться готовой к вторжению.

– Люблю… острые… ощущения…

Ему было не до моих слов, он больше не слышал их. Захватывал взглядом, гладил пальцем по нижней губе, после поцеловал. Поцеловал так, как будто очень долго жаждал этого, но сдерживался – теперь все, свобода, но все время мира наше, и он собирался прожить каждую его секунду, просмаковать. Один этот неспешный поцелуй сделал всю работу – помог мне мысленно распахнуть двери, зажечь внутренний камин, разложить на полу меховое одеяло. Входи, барин, располагайся, все готово…

Сейчас меня трогал тот, кого невозможно было остановить.

«Ты приняла это решение осознано? Не думала, что я стану таким? Неважно…»

Расходились в стороны пуговицы блузки, поглаживали свое новое хозяйство барские пальцы – мяли грудь, гладили соски, после рука легла мне на шею; звякнула снизу пряжка ремня… Все так быстро. И так медленно. Вовремя, но ждешь с нетерпением следующего мгновения.

Более всего меня возбуждал взгляд, не позволяющий ускользнуть. Лабиринт из комнат, отражений, космических коридоров. Губы горячие, действия умелые; съехали вниз мои собственные штаны вместе с нижним бельем.

То движение, каким он втиснулся меж моих бедер, можно было увековечивать в замкнутом на круг фильме, но куда сильнее обжигало ощущение собственной распластанности, предопределенности того, что должно случиться. Женщина правит мужчиной лишь до момента, когда оказывается без плавок. Дальше правит мужчина.

В меня никогда так не проникали. По-свойски, медленно, но нагло, поступательно – глубже, глубже, глубже. Все, крючок. Дальше ты рыба, которая может трепыхаться, пытаться оскользнуться, бить плавниками, раскрывать рот – снизу началась работа…