Марк принял руку помощи и поднялся под громкие овации публики.

– Она сразу все это спланировала, верно? – спросил Марк, направляясь, хромая, к выходу. На душе скребли кошки. Получается, презрение леди Сесилии к нему столь велико, что она, не колеблясь, воспользовалась случаем, чтобы его унизить.

Сэр Гилберт отвел взгляд.

– Я не должен был ей позволять.

Марку он показался человеком чести, возможно, произошедшее вполне справедливо.

– Я тоже был не прав. Не стоило столь серьезно относиться к поединку.

– Вы преподали мне хороший урок, возможно, однажды он спасет мне жизнь, – с горечью произнес юноша. – Кроме того, вы действительно были сильнее.

Марк сглотнул:

– Мне тоже не помешал урок. Благодарю, что простили меня.

Гилберт пожал плечами и посмотрел куда-то в сторону:

– Она не простит.

Марк проследил за его взглядом и увидел, как леди Сесилия покидает зал.

Проснувшись следующим утром, Сесилия вспомнила события прошедшего дня и вздохнула.

Сначала она смеялась вместе с остальными, торжествуя, что Гилберт все же отомстил де Марселю, пусть и в шутливом поединке. Однако, увидев, как француз упал и не смог подняться, она невольно сделала шаг, чтобы помочь. Когда же он пожал руку Гилберту, ей и вовсе стало стыдно. Его поступок говорил о благородстве, о котором забыла она. Можно ли было надеяться, что унижение врага изменит исход битвы? Разве таким образом она вернет отца?

А вот запятнать свое доброе имя очень просто.

Каждая встреча с Марком де Марселем заставляла ее забыть о долге и поддаться эмоциям. Он храбрый воин, добровольно ставший заложником, а она так оскорбила его ради минутного личного удовольствия… Впрочем, это заслуженное наказание за то, как он поступил с Гилбертом. И за то, что позволил себе ее поцеловать.

Ничто из перечисленного ее не оправдывает. Родители отругали бы ее за низкую выходку, а супруг, кем бы он ни был, возможно, усомнился бы в ее происхождении и задался бы вопросом, заслуженно ли она носит титул. Она спрашивала себя об этом ежедневно.

Сесилия решительно откинула одеяло. Сегодня она выполнит данное Гилберту обещание и попросит освободить скульптора, чтобы он закончил надгробия родителей. Пора исполнить свой долг, как бы болезненно это ни было. Иначе, как она объяснит будущему супругу, которого вскоре выберет для нее король, что она не удосужилась сделать для семьи такую малость?

Возможность представилась в тот же день, когда королева собрала нескольких придворных дам в своих покоях, где менестрели должны были представлять истории из жизни короля Артура и его двора. Графиня решила не упускать удобный момент, чтобы обратиться к королеве.

– У меня просьба, ваше величество. Только вам удастся повлиять на короля. Не мог бы он отпустить скульптора Питера, чтобы тот мог закончить надгробия моих родителей?

Глаза королевы увлажнились. Она коснулась подбородка Сесилии, приподняла ее голову и посмотрела с пристальным вниманием:

– А если он согласится, готова ли к этому ты?

Пальцы королевы не позволяли отвернуться и отвести взгляд. Она смогла лишь кивнуть, моля Бога, чтобы слезы не выдали ее истинное состояние.

– Горе мое глубоко, ваше величество.

– Я тебя хорошо понимаю. Боль навсегда останется с тобой. – В глазах Филиппы появились строгость и нежность одновременно. – Но траур пора закончить.

Сесилия сглотнула:

– Да, ваше величество. – Возможно, она не хочет изменить жизнь из страха перед переменами к худшему. И все же она готова сделать это шаг, в глубине души теплилась надежда, что он может принести облегчение. – Поэтому я и хочу закончить эффигии.

Филиппа кивнула и опустила руку:

– Я поговорю с Эдуардом. Думаю, скульптор вернется к работе в Лосфорде, как только закончится рождественский сезон.

– Если Питер сможет начать работу после Двенадцатой ночи, возможно, к весне, времени моей свадьбы…

Она замолчала, желая привлечь внимание королевы именно к этому событию. К выбору мужа. Она мечтала, чтобы его поцелуи вызывали в душе тот же трепет, что и прикосновения де Марселя…

Нет, французский шевалье не может занимать ее мысли. Будет лучше, если ее супруг не станет будить столь сильную страсть и заставлять испытывать чувства, недостойные графини. Кроме того, в будущем ей будет тяжелее пережить его потерю.

– Пока у меня нет для тебя новостей, милая, – произнесла королева. – Возможно, моя дочь права. Тебе надо расслабиться. Наслаждайся светским сезоном. В будущем твоя жизнь непременно устроится.

– Конечно, ваше величество.

Возможно, она слишком торопит события. Возможно, переволновалась. Увлечение Изабеллы, появление де Марселя – все это доставило ей немало проблем.

Сесилия сглотнула ком в горле и постаралась улыбнуться:

– А какое развлечение запланировано на завтра?

– Охота на кабана.

Сесилия похолодела.

– Мне казалось, – с трудом произнесла она, – в здешних лесах уже не осталось кабанов.

– Хранитель королевского леса утверждает, что видел одного на прошлой неделе. Эдуард задался целью украсить его головой праздничный стол.

Сисили лишь кивнула. Горло сжалось, лишая ее возможности говорить. Мама всегда была сдержанной и подчинялась правилам. Только охота была ее слабостью. В основном дамы охотились на оленей и крайне редко на кабана. Особенно после трагического случая с мамой.

– Лично я собираюсь остаться в охотничьем домике у камина, – заявила Филиппа. – Может, и ты побудешь со мной?

Сесилия и до смерти мамы не испытывала интереса к столь дикому, на ее взгляд, развлечению, а потом и вовсе возненавидела. Она не помнила даже, когда последний раз ездила верхом. По этой причине в тот день ее не было рядом с матерью.

Никто не посмеет заставить ее присоединиться ко двору, раз королева пожелала видеть ее рядом. Она будет сидеть у теплого камина и слушать прекрасную музыку.

– Благодарю за приглашение, ваше величество. Но я отправлюсь на охоту.

– Ты уверена?

– Вы сами сказали, что я должна хорошо повеселиться в этом сезоне.

Радости охота ей не доставит, однако пора не только завершить траур, но, избавиться от страхов.

Графиня все чаще задумывалась над тем, что родители напрасно жалели ее, позволяя не выполнять многие обязанности. Мама не раз убеждала отца в разговоре, что дочь не готова. Они думали, что Сесилия их не слышит. «Будет ли она когда-то готова?» – неизменно спрашивал отец.

Она обязана помнить о долге. Обязана доказать. Прежде всего себе.

И Марку.