— Нормально я, Петрович… Крылышко немножко прострелили…

Отстегиваюсь и выползаю из самолёта.

Бляя… Чуть свои не завалили… Потряхивает ещё…

Петрович осматривает крыло. Смотрю тоже. Три дырки… Повезло мне ещё…

— Ерунда, обшивку только. Через час как новенькое будет. Где фриц-то прихватил?

— Если бы фриц… Свой стрелял…

— Как свой???

У Петровича охреневший вид.

— Вот так… ЛаГГ с цифрой четырнадцать на борту…

Петрович срывается и куда-то убегает. Я тоже потихоньку иду докладывать о прибытии.

В штабе меня уже встречают. Кроме командира с начштаба и особистом ещё и Петрович там. Доложила, как всё было.

Обещали разобраться…

Оказывается, в газетах, что я привезла, была статья обо мне и фотография. Фотка, в отличии от статьи, понравилась. Стою я такая, вся целеустремленная, куртка распахнута и медаль видно. Мне персонально одну газету задарили.

А в статье корреспондент наврал много. Из правдивого лишь то, что я дочь погибшего лётчика и что угнала немецкий самолет…

Называлась статья «Рыжик». Я ему не говорила, наверное комдив подсказал моё прозвище.

Комполка и особист куда-то уехали. Вернулись уже под вечер.

Опять вызвали меня. В штабе с ними был ещё и подполковник-лётчик. Перед ним на столе лежит знакомая газета. Докладываю.

— Ты на шторьхе сегодня летала? — это подпол меня спрашивает.

— Так точно! — отвечаю.

— Кто тебя атаковал?

— ЛаГГ, бортовой четырнадцать…

— Ну ссученок… — аж прошипел подпол.

Короче, мне подогнали кучу всяких вкусняшек. Типа отступные. А сами потом коньяк пили… Ну и где справедливость? Стреляли в меня, а пьют они…

Обиделась и ушла спать.

Утром я чувствовала себя звездой эстрады на пике популярности. Хоть прячься…

После завтрака сбежала к самолету.

И ОХРЕНЕЛА!!!

На левом борту красной краской с белой окантовкой идёт красивая надпись:

Сегодня дядя Ваня меня сношал! Как он меня только не имел! Никогда бы не подумала про него такое! Он орал на меня матом, обзывал безголовой курицей и тупой овцой! Грозился выгнать меня из армии в детский сад! И выпороть ремнём!

А я стояла понурившись и молча кивала головой, соглашаясь с ним.

Да, я тупая овца и безмозглая курица. Да, конечно же, я дурочка малолетняя. Да, я безответственная эгоистка и о других совсем не думаю.

Только когда он заявил, что отстранит меня от полётов, я начала лепетать свои оправдания и всё обещала исправить.

— Сейчас же садись и пиши! Вот тебе листок, вот карандаш. Пиши давай!

Надо же! За столько времени ни одного письма не написала! Бабушка там с ума за внучку сходит, а внучка и в ус не дует!

— У меня нет усов, — видя что гроза утихает, возразила я.

…Лучше б я молчала в тряпочку!

Дядя Ваня завёлся по новой! Я пригнула голову и быстро начала царапать письмо.

«Дорогая бабушка. Пишет тебе любящяя тебя внучка Маша. Ты прости, что так долго не писала тебе…»

— А ты куда прёшься? Видишь, я занят! — вызверился дядя Ваня на какого-то заглянувшего в штаб бойца так, что тот пулей вылетел обратно.

— Совсем распустились! Ох, доберусь я до вас!

Я сидела тихо, как мышка, и только скрипела карандашом. Ещё раз испытывать на себе гнев дяди Вани желания не было. Даже начштаба и комиссар ушли…

А всё началось просто и обыденно. Я в очередной раз привезла почту…

И там были письма. И даже нашему командиру от жены. Я доложила о выполнении задания, ну а дядя Ваня тут же припахал меня печатать на машинке. Приходилось мне иногда и этим заниматься между полетами. Не комполка же с комиссаром или начштаба печатать, когда я есть. Потом мы пили чай и он делился домашними новостями. Ну и вопрос мне, естественно, задал, как дела у бабушки в тылу. А что я могла ответить то? Пришлось врать, что не знаю адреса почтового. Ну дом и дом. Как пройти знаю и ладно.

Дядя Ваня аж глаза вытаращил!

— И ты за это время ни одного письма бабушке не написала?

Ну а как я напишу, если не знаю адреса? Не буду же я писать на деревню дедушке? То есть, в Саратов бабушке…

И вот тут-то он и завелся!..

Ну да, ступила я тут конечно. Не сообразила, что в штабе все адреса домашние есть. Ту же похоронку на папу отправляли же…

Вот за свою тупость и огребала я сейчас по полной…

Наконец он выдохся и стал жадно пить воду. Ну да, столько-то орать! Любое горло пересохнет. Даже командирское.

— Написала? Дай сюда!

Пробежался взглядом по исписанному с двух сторон карандашом листочку, хмыкнул и сказал, что пойдет.

— Газету отправь! Пусть бабушка хоть похвастается своей непутёвой внучкой.

— У меня ещё и фото есть, с награждения…

— Вот, вот. И его отправь тоже… Ну, Машка! Ещё раз сотворишь подобное, сам ремнём тебя выпорю!

Я вылетела из штаба с пылающими от стыда ушами…

Мать!.. Мать!.. Мать!..

Вот это надо же было так сглупить-то! Точно маленькая…

Хоть и не знаю я бабушку, а стыдно то как!!!

Добежала до своей избы, быстро нашла фотку и газету, и побежала обратно, не обращая внимания на толпящихся у штаба лётчиков. Ещё и чуть не подскользнулась из-за недавно прошедшего дождя.

Дядя Ваня поцокал языком на мою фотку и самолично все упаковал в конверт.

— Младший сержант Стирлец!

Вытягиваюсь по стойко смирно.

— За безответственность, за неуважение старших, объявляю Вам выговор!

— Есть, выговор!

— Иди с глаз моих долой, разгильдяйка…

Вылетаю на улицу.

Уфф… Лучше ещё раз под обстрелом побывать…

Сажусь на скамейку. Отдышаться немного мне надо…

Сижу, ветер остужает мои раскаленные докрасна щёки…

Ну и что так пялится на меня этот худой лётчик с ожогами на лице? Картинку увидел что-ли?

— Рыжик??? — неуверенно так спрашивает, будто не веря.

— Ну… — бурчу в ответ.

— Не узнаешь?..

И каким же образом я должна запоминать всех лётчиков фронта?.. Хотя что-то знакомое есть… Глаза… Темные волосы… Усики…