Первая половина 1976 года ознаменовалась для Ерофеева двумя важными событиями – он вступил во второй брак, с экономистом Галиной Носовой, и впервые была издана книга с его фамилией на обложке – в Париже под заглавием Moscou-sur-Vodka вышел французский перевод «Москвы – Петушков»[388]. Однако социальное положение писателя оставалось весьма неустойчивым: с предыдущего места работы, нашедшего отражение в его трудовой книжке, он был уволен еще осенью 1974 года[389] и, согласно советским законам[390], ожидал серьезных неприятностей. Нужно было срочно трудоустраиваться – и найденное, в конце концов, с помощью жены и друзей решение выглядело почти идеальным. Как и в 1974 году, Ерофеев на летний сезон завербовался рабочим в экспедицию – только не в паразитологическую, а в геологическую. Это решало проблемы с законом, платили довольно прилично[391], а главное – экспедиция проходила на родном для Ерофеева Кольском полуострове, природу которого он любил и надеялся заодно навестить живших в Кировске братьев и сестру.

Хорошим предисловием к письмам из экспедиции будут воспоминания ее руководителя, Михаила Вениаминовича Минца[392], которые он написал по нашей просьбе:

Целью нашей геологической партии было создание геологической карты «Мурманского блока» – в полосе вдоль побережья Баренцева моря от границы с Норвегией до Горла Белого моря. В 1976 г. отрабатывали территорию к востоку от Мурманска, редкие населенные пункты – поселки Серебрянка (наша база на реке Вороньей), Туманный, Териберка, Дальние Зеленцы. Составление геологической карты всей территории (от норвежской границы до Горла Белого моря), начатое в 1974, завершили в 1979 г.

Ко мне пришел один из наших геологов (из другой экспедиции), Тимачев[393], который считался диссидентом, и сказал, нужно вывезти из Москвы на сезон некоего человека, Ерофеева. Он говорил что-то про угрожавшее Ерофееву выселение за тунеядство и упоминал некую книгу, но я тогда этого имени и этой книги не знал. Я сказал: «Возьмем, пусть приходит». Он пришел назавтра вместе с женой. Отдел кадров не возражал, оформили и отправили в Мурманскую область. Прежде был некий аналогичный случай, но тогда начальник экспедиции сказал мне: «Не могу взять, мне уже звонили из КГБ». Ерофеева взяли без долгих слов сезонным рабочим. Несколько дней не могли отправить, «не просыхал». Жена приходила, кое-как отправили.

«В поле»[394] Ерофеев был маршрутным рабочим: ходил в маршруты с геологом, откалывал образцы горной породы, таскал рюкзак и радиометр, обустраивал лагерь, палатки, питание, при переездах – погрузка-разгрузка. В отряде, как мне говорили, нормально работал, добросовестно. Когда отряд оставался на базе[395] в поселке Серебрянка – в основном был в подпитии: очень добродушный, но бесполезный.

Поселок Серебрянка был построен для строителей Серебрянской ГЭС на реке Вороньей. Были хорошие бревенчатые двухэтажные дома и разборные финские бараки. К 1976 г. ГЭС была построена, и поселок постепенно разбирали. Мы на лето арендовали несколько финских бараков – очень удобно и хорошо сделанных. В поселке Туманный, построенном для людей, обслуживающих ГЭС, в километрах пятнадцати от Серебрянки, был магазин со всем, что требовалось. Оставалась и брошенная библиотека, Венедикт брал там книги. Валеру Чумакова (тоже наш геолог) очень возмущало, что Ерофеев вырывал из книг понравившиеся ему страницы.

Его книгой «Москва – Петушки» (он нам дал ее) мы все по очереди и даже вслух зачитывались, хохотали, вполне оценивали «антисоветские» фрагменты. Его, конечно, спрашивали, как книга попала на Запад. Он говорил, что случайно оставил рукопись в туалете на вокзале. «Москва – Петушки» – исключительно остроумная книга, сразу видно, что автор – человек весьма наблюдательный, великолепный слог! С Ерофеевым я ее не обсуждал. Я думаю, что он честно представил себя в книге.

Впечатление от Ерофеева у меня было двойственное. Ерофеев, безусловно, очень талантливый человек. Трезвый – мягкий, приятный в общении, работающий, интеллигентный. Пьяный – не агрессивный. Но любовь к спиртному для меня большой минус. Это всегда проблема. В тайге, в тундре – прекрасные работящие люди, умелые, позитивные. На базе – лучше не вспоминать. Сочувствую его жене – как же она старалась обеспечить его отъезд из Москвы!

В 1976 г. кто-то (кажется, Виталий Герасименко[396]) говорил, что про нас забудут, а о работе Ерофеева в экспедиции будет помнить. Отчасти он оказался прав. Отчасти – наша работа тоже имела свои плоды и не забыта».

Все письма Венедикта Ерофеева из этой переписки (кроме последнего, от 19.09.1976, обнаруженного нами в личном архиве Владимира Муравьева) были опубликованы ранее в журнале «Комментарии»[397] и выверены нами по ксероксам рукописных оригиналов. Письма Галины Ерофеевой (Носовой) печатаются впервые.

Галина – Венедикту. Неизвестная дата

Мальчик мой!

Глупо, конечно, пытаться накормить тебя отсюда. Но все-таки… Лосьон от комаров, будь осторожен. Таблетки (питательные), желательно принимать 3 раза в день. Аэрозоль «Дета» отсутствует, поэтому я купила крем с тем же названием[398].

Событий за то время сколько-нибудь интересных не произошло. Я пока прозябаю в суете.

Мальчик, пиши мне чаще, пожалуйста. Я очень волнуюсь. Как ты там? Господи, скорей бы сентябрь! Очень страшно расставаться. Пиши подробнее о себе. Как ты себя чувствуешь? Если что потребуется, напиши, я организую посылку. Пока ограничусь запиской. Следом напишу письмо.

До свидания.

Целую, очень.

Галя

Галина – Венедикту. 2 июня

Здравствуй, умный, умный Ерофеев!

Очень волновалась за тебя. Как перенес дорогу? 26 мая я была в отделе кадров. Видела телеграмму с сообщением о вашем прибытии. Взяла справку о том, что ты на работе в Мурманской обл<асти>, и сдала в милицию. Они мне «спасибо» сказали.

Мальчик, самое главное, выдержи до конца, чтобы не было ни с чьей стороны упреков и перестали бы, наконец, считать тебя о…[399]

У меня эта неделя прошла в основном в суете. 29‐го перевозили на дачу в Тишково Диську, Ольгу, Дениску, Кси и Тяпу[400]. Грузили, грузили и все-таки забыли сумку с колбасой и полочки для холодильника. У меня на следующий день был приступ головной боли, и я еле-еле удрала от этой суматохи переезда. Перед отъездом на дачу говорили с Иркой и Вадиком по телефону[401]. Ирка визжала от радости, когда узнала, что джинсы тебе как раз. Но Тихонов[402] все упрекал меня, что я продаю Ерофеева за шмотки. Короче, с Вадимом Тихоновым у меня больше не может быть никаких разговоров, ни <на> какую тему. Я, также и как В<адим> Делоне, мечтаю размазать твоего premiere-né[403] по стенке. Это русское юродство, исправленное и перенесенное на советскую почву, причем здоровое юродство. Дурак, но очень опасный дурак. Одним словом, вот ужо встретимся…

…Поспорим, перечтем,