Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ну, вот я уже вас изнурил и самым махоньким перечислением. Мне ведь и в самом деле незнакома технология всего вот этого, и с чем соразмерять эти клянчания, тоже не знаю. Как будете в следующий раз писать Яковлевне[312], выкроите там для меня страницу специально об этом вот.
Приканчиваю на этом и еду к Дисе[313]. Меня Галина, уехав на картошку, оставила с одною тридцаткою, богословы помогли мне их пропить[314], может у Диси чего-н<и>б<удь> да обломится. Жму ваши лапы, и обнимаю, и помним неустанно.
Мою писульку прочли и просили уточнить[315]:
«принятыми процентами» оказываются 15 процентов (по консультации с людьми, которые не год один используют вот такие услуги)[316].
Еще одно уточнение. Вы напрасно о даче, деде, etc. Мне единственно нужно: крохотный домик шириной в мою длину и длиной в мою ширину с махоньким же участком для цветоводств и земледелий. Если мы сообща наскребем для этого средств, я буду благодарен безмерно[317]. Когда у меня есть кусок земли, я даже и в <спирт(?)>ном не нуждаюсь.
И последнее: наш адрес Флотская, 17, 78. Никаких посредничеств.
Вадим – Венедикту (открытка[318] ). Осень 1978 года
Дорогой Венедикт!
Поздравляем тебя с юбилеем и обнимаем всячески[319]. После весьма весомого успеха книги Moscou sur Vodka парижское издательство «цвет и свет Франции»[320] решило хоть не мытьем, так катаньем, хоть не словом, так фотоискусством доказать, что, дескать, и мы не лыком шиты, и тоже мол лыка не вяжем от Нотердама[321] до Версаля (о чем свидетельствует серия открыток, одну из которых я тебе и высылаю)[322]. По сообщениям бульварной газетки «Франс суар», основными пайщиками этой серии оказались Симона де Бовуар, Эльза Триоле, Жан Поль Сартр, Луи Арагон[323] и ректор Сорбонны (с ним я не знаком, не имел чести быть представленным, а потому и выгнанным)[324]. Но, конечно, куда им! В день твоего сорокалетия обещаюсь исправно опрокинуть чего-нибудь сорокаградусного. Ирка целует тебя и Галину. Привет и поклон тебе от Вик<тора> Нек<расова> и проч<их> людей с «понятием».
Вадим
Венедикт – Вадиму и Ирине. 22 марта 1979 года
22/III-79.
Милые делонята (шатунятам[325] написал бы тоже, но у них, говорят, скользящий адрес), поздравляю вас с днем весеннего равноденствия и пр. Вот какие две вещи (кроме традиционной приязни, разумеется) подвигнули меня написать эту писульку: primo, почти все, и почти в один голос, говорят, что письма доходят, а secundo[326], нам только что прислали из телеф<онного> узла счет: за два плюгавых во времени разговора с вами 27 р<ублей>. Это никуда не годится, лучше уж писать обычные писульки, а созваниваться menstrualis, т. е. ежемесячно. Ваши бандероли доходят исправно (уж не знаю, все ли), а посылки – ни единой, я пожимаю плечами, Носова сокрушается. Ну, да подождем[327]. У нас бесперебойно гости, а после отъезда прошек-шатунят[328] втрое бесперебойнее, от Пети до Юлика, от Мишеля Ут<евского> до Мишеля Кап<лана>, от Лизы до Розы[329]. Хорошо, что есть у них место, куда можно на вечер въехать, не очень напиться, очень нажраться и отвести свои души. Как часто вы видитесь с прошками? Мне нужен точный адрес Прошки, у меня к нему два вопроса, терпящих не очень большого отлагательства. Да и просто так (simplice sic) надо им написать. С дедом совсем хорошо, нам с Серегой Шаровым пришлось догонять его 11 марта при возвращении с дачи по вьюге – мы уединились в сугробе, чтобы распределить по булькам наш белый вермут, дед за это крохотное время успел пробежать всю глебовскую поляну[330]. (Кстати, почему мне не совсем по нутру Серега Шаров, который упорно называет себя Сержем Делоне?[331] Уж если ты Серега Шаров, то и т<ак> д<алее>[332]). Каждый день о вас помним, ребятишки, и даже чаще, чем каждый день. Если б вы, два глупых оболтуса, возвратились, мы бы вам отвели одну из наших комнат[333] (плодитесь-размножайтесь сказал Господь, изгоняя их из пресловутого хваленого западного рая). Присланного вами Клюева у меня украли (у вас там на Женевьевской[334] нет больше Клюева[335] и Волошина[336]?) Всякая московская дребедень беспрепятственно получает Волошина из Парижа, а я только облизываюсь, как длинный идиот. Как увидите шатунят, скажите, что я кланяюсь Ольге, обнимаю Прошку, тискаю детишек и Над<ежде> Як<овлевне> подхожу к ручке. Не валяйте дураков и не падайте духами. Очень любим и помним. В. Ер.
Венедикт – Вадиму и Ирине. 30 октября 1979 года
30/X-79.
Милые ребятишки, весь конец октября вам намыливался написать и все отставлял, поск<ольку> был не в духах; сегодня тоже не в духах, но все-таки надо, потому что с июня (?) не писал. Кстати, почему не ответили тогда на эту писульку? Будет меньше недоразумений и с нами четверыми, и с нашими корреспонденциями, если мы будем хоть чуть пунктуальнее в письмах. Вот эти две «обходительнее-некуда» (термин Мар<ины> Цветаевой)[337], что у нас гостили, им ведь кажется, что я с вами в постоянных эпистолярных связях, и потому никаких подвохов ниоткуда быть не может. (А может, наоборот, попустительствуют подвохам, зная зыбкость наших эпистолярных связей?) А эти две, которые гостили, мне по сердцу пришлись, потому что дежурно болтливы, суетливы не очень утомительно, веселы даже чуть сверх пределов дозволенного и задают такие для славянского уха дурацкие вопросы, что самый олух из славян, окажись он у них, задал бы им что-нибудь понеожиданней и существенней[338]. Очень милые, короче, девки, но им сразу надо было идти по первому адресу – т. е. <к> одному из этих потрясателей мировых культур выходом
