мимолетно взглянув на парня. Но этого мгновения, вспыхнувшего и отлетевшего прочь, хватает, чтобы понять: он винит себя за поспешно сказанные слова.

За окном воцаряется зимняя ночь. Я слегка сбита с толку выбором Боголюбова, но анализировать или угадывать его мотивы нет желания. Он не придет… И я не пойду к нему. Мысли крутятся в голове яркой кинолентой, не давая уснуть. Я пялюсь в освещенное фонарями окно и ежусь от холода, примостившись с краю огромной неуютной кровати. Эх, Боголюбов… Профукал ты свое счастье.

Из прихожей слышится звук телефонного звонка. Запоздало вспоминаю, что забыла смартфон в куртке, и встаю, на ощупь пробираясь в прихожую, чтобы ответить. Кому там неймется в такой поздний час? Надо же, Алешка…

– Привет, братик. Почему не спишь? Что-то случилось?

Мальчишка всхлипывает в трубку и бормочет сквозь слезы:

– Я боюсь делать операцию, Люб. А вдруг я умру?

– Родненький, ну что ты такое говоришь? Сейчас же выброси эти глупости из головы! Где мама?

– Спит, – всхлипывает он.

Чувствую, как предательские слезы выступают из глаз. Я увязла в личном и позабыла о близких. Да что там говорить – обо всех позабыла. Алешка голосит в трубку так, что его вопли слышатся на расстоянии метра.

– Не плачь, Алешенька, прошу тебя, – шиплю в трубку, боясь разбудить Мира. Почему-то сомнений в том, что парень спит, у меня нет: память услужливо подбрасывает воспоминание о ночном дежурстве Боголюбова. К тому же он сам отправил меня в спальню и пожелал спокойной ночи.

Рассказываю Алеше смешную историю из его детства, когда он обмазался грязью из лужи и напугал маму. Он всхлипывает, а потом хихикает тихонько.

– Спи давай, шутник, – прощаюсь с братом, удостоверившись, что он успокоился.

Я сбрасываю вызов, чувствуя кожей приближение Мира. Даже в звуке его шагов ощущается нетерпение, как и в сбившемся, вспоровшем тишину дыхании. Воздух потрескивает от напряжения. Звуки исчезают, растворяются в гулких ударах моего сердца. Время останавливается, замирает, отсчитывая секунды до моего освобождения. Нашего освобождения… По спине вмиг прокатывается горячая волна, когда его руки мягко опускаются на плечи.

– Что случилось, Любаш? Кто звонил?

– Алеша боится операции, – вздыхаю я, встречаясь с горящим взглядом парня.

Мир молчит, а потом впечатывает меня в грудь, обнимает так крепко, что я едва дышу.

– Любочка, Люба… – порывисто целует шею, скулы, лоб. – Пожалуйста, скажи «да»! Я такой дурак! Не знаю, что на меня нашло… – стонет он хрипло, лаская мое тело через ткань сорочки. Я прилипаю к нему и целую, посчитав такой ответ наиболее убедительным.

– Люба, скажи, – отстраняется он.

– Мир, если ты остановишься, я сброшу тебя с моста в горную реку.

Он удовлетворенно рычит и, подхватив меня на руки, несет в свою комнату. Ступни касаются пушистого прикроватного коврика, когда Мир отпускает меня. Полная луна любопытно заглядывает через панорамное окно, раскрашивая комнату серебристо-голубоватым цветом. Мы видим друг друга так отчетливо, как если бы сейчас был день.

Его горячие пальцы дрожат от нетерпения. Мир осторожно спускает бретельки сорочки с моих облитых лунным светом плеч. Шелковистая ткань бесшумно падает к ногам. Боголюбов оседает на колено и стягивает с меня кружевные (новенькие, хранимые для подходящего случая) трусики.

– Люба… – горячее дыхание шевелит прядь у виска, пробуждая в животе уснувших бабочек. Я стою перед ним обнаженная – телом, мыслями, чувствами, оголенными, как провода. Уязвимая.

– Я дурею от тебя, рыжик…

Он трогает мои волосы, перебирает их, вдыхает аромат тяжелых шелковистых прядей, словно играет ими… Касается моего лица дрожащими, голодными пальцами, водит губами по щекам и скулам, но не целует, медлит… Мир играет с нашим общим желанием, смакует, растягивает удовольствие. Познает меня. Как если бы я была его женщиной. А я принимаю его прикосновения, удивляясь внезапной мысли – как одни и те же руки могут разрушить и исцелить? Оживаю под жадными касаниями мужских пальцев, впервые за долгое время чувствуя себя настоящей.

Сердце заходится от волнения. Глаза парня блестят в лунном свете, и я смотрю на то, как Боголюбов задерживает дыхание и останавливает на мне взгляд. Взираю на него и не вижу лжи… Только нежность – невыразимая, плавящая все внутри, огнем сжигающая мои прошлые обиды…

Увитые канатами мышц плечи напряжены до предела, и я, не в силах терпеть муку, касаюсь их. Веду ладони по широкой груди Мира, спускаюсь к рельефному животу, задыхаясь от нарастающего внутри восторга. Обнимаю своего мужчину, прижимаясь к пылающей груди, слыша, как сильно бьется его сердце.

Он стискивает меня в объятиях, заключая в замок своих рук, и шепчет, уткнувшись подбородком в макушку:

– У меня съехала крыша от тебя, Перепелкина.

Мир выпивает мое дыхание, приникает к губам, как к единственному источнику, способному утолить его жажду. Ладони парня накрывают в долгожданной ласке груди, пальцы теребят соски, а я чувствую, как по телу проносится ток.

– Мир…

– У меня не было секса чертову уйму времени, Любаш. Я не продержусь и десяти секунд, – произносит он хрипло.

– Я тоже.

– Маленький ненасытный пончик. – Мир опрокидывает меня навзничь на мягкую широкую постель и накрывает собой: возбужденный, шепчущий на ухо нежные пошлости, от которых дрожит все тело.

Его руки и губы везде… Ласкают, мнут, гладят, заставляя стонать и извиваться, выгибаться навстречу смелым прикосновениям.

– Я хочу тебя… – шепчу бессвязно, совершенно опьяненная от его ласки. Я широко распахиваю ноги и впиваюсь в плечи Мира, пока он ласкает языком горошинки сосков.

Он отстраняется от меня на длинную минуту, и я слышу звук рвущейся фольги.

– Сейчас, сейчас, Люба. Я не могу больше рисковать тобой.

Не отрываясь от моих губ, он входит в меня, с наслаждением выпивая первый стон удовольствия. С каждым толчком побуждая еще больше раскрыться для него… Я отдаюсь своему мужчине – отчаянному, сумасшедшему, жадному до ласк, позволяю брать меня так, как ему хочется: трепетно, нежно, а затем яростно, почти грубо, врезаясь на всю длину.

Тело пронзает острое блаженство. Разрушительное, как цунами, неумолимое, яркое. Я слышу свой крик – громкий, надсадный. Мир накрывает мой рот, заглушая поцелуями стоны, а затем возвращает подаренное мне наслаждение, пряча довольный рык во впадинке на шее…

Мирослав

Сердце переполняет чувство непривычной безмятежности. Согласен, странное ощущение, принимая во внимание, что покоем в комнате за последние два часа и не пахло. Губы печет от поцелуев, а по телу весенним паводком разливается удовлетворение. Мне спокойно, когда Люба рядом. Чувство слишком новое и необычное, чтобы рассказать о нем вслух, и я даю себе время свыкнуться. Ее голова лежит на моем плече, а густые