регулярно поступающие на мой счет. «Доля в бизнесе» – объясняет старик в ответ на мои протесты. Лишаю собравшихся женщин и детей своей «приятной» компании, устремившись по лестнице в бухгалтерию, на второй этаж.

– Инна Юрьевна, срочно сделайте перевод по реквизитам, которые я отправил на почту, – командую по телефону бухгалтеру – молодой старательной женщине, поступившей мне на службу по рекомендации Рябинина.

– Как оформить, Мир Михалыч? Благотворительность?

– Именно так.

Глава 12

Люба

Мелькающую перед глазами картинку с уверенностью можно назвать: «Врачи в их естественной среде обитания». Кабинет со свежим ремонтом и пахнущей пластиком мебелью, в центре включенный негатоскоп.

Мир что-то уточняет у профессора Баскакова, ведет кончиком ручки по рентгеновскому снимку Алешкиного бедра, а Всеволод Андреевич объясняет подробности операции с присущей ему как профессору медицины тщательностью.

«Эндопротезирование… рассасывающаяся пластина…» – термины чужды для понимания, как и собственные чувства.

– Всеволод Андреевич, можно вас на пару слов? – деловито произносит Мир, когда обсуждение заканчивается.

Он бросает на меня короткий взгляд и выходит вслед за моложавым профессором. Я никогда не видела Мира таким уверенным, умным и увлеченным своим делом и испытываю непривычное волнение. Новое чувство – щемящее, царапающее изнутри странным трепетом.

Ловлю себя на мысли, что пялюсь на него. Провожаю взглядом удаляющуюся высокую фигуру с сильным разворотом плеч и длинными ногами, задыхаясь от накатившей боли узнавания. Я помню, что под темно-синей пижамой скрываются твердые мышцы и упругий зад, а на груди у Боголюбова – слева – выбита татуировка увитого сосудами сердца.

«У меня нет сердца, и я решил его себе нарисовать», – ответил он тогда на мой вопрос. Как давно это было… И как удивляет меня его взгляд – совсем не бессердечный, а сочувствующий и понимающий.

– Любаша, дочка, ты хорошо себя чувствуешь? Может, окошко открыть? – шепчет мама, когда за мужчинами закрывается дверь. – Ты красная как помидор.

Пожалуй, мои пылающие щеки не заметит только слепой. Мне поможет разве что шоковая терапия: окунуться в сугроб или ледяной колодец, но, боюсь, мамулю не устроят эти варварские методы.

– Мамуль, я просто разволновалась. Все хорошо, – надеваю на лицо непринужденную улыбку.

Алешка проголодался и устал. Он громко ноет и сучит здоровой ногой по кушетке, требуя шоколадку и мягкую подушку.

– Алеша, потерпи, ты не маленький, – шиплю я, ероша вихрастую голову мальчишки.

– Кто это у нас тут капризничает? – дверь распахивается, и Боголюбов застывает в дверном проеме, широко улыбаясь моему брату.

За ним следует доктор Баскаков – худощавый невысокий мужчина, кажущийся в сравнении с Миром карликом.

– «Гарри Поттер» или «Волшебник Изумрудного города»? – Мирослав присаживается на корточки возле Алешки. Касается рукой кушетки, на которой лежит капризный пациент, обдавая запахами кофе и знакомого мне пряного парфюма. Замечаю торчащие из синих замшевых мокасин носки с веселеньким принтом: дольки лимона на салатном фоне. Похоже, Боголюбов не взрослеет!

– Ни то, ни другое! – выпаливает мальчишка. – Я, вообще-то, детские детективы люблю.

Мир не замечает меня, сосредоточившись взглядом на недовольном лице маленького манипулятора.

– Я тебе принесу. Ты не против?

– Нет, – губы брата разъезжаются в довольной улыбке.

Почему у меня все не так? Не как у других женщин? Я не могу играть и хитрить, как ни стараюсь. Хочу казаться неприступной глыбой, а стоит ему появиться рядом – растекаюсь лужицей. Почему? И зачем Миру приходить к моему брату, приручать парнишку своим вниманием? Зачем помогать мне?

– Думаю, не стоит, – возражаю я, с усилием переводя взгляд с кафельного пола на физиономию Боголюбова.

– Я сам решу, что мне делать, – обрывает он. В голосе звучит неприкрытая обида. Не сговариваясь, мы отводим взгляд друг от друга: Боголюбов – на Алешку, а я – в пол.

Мама подписывает документы, необходимые для госпитализации, и не слышит нас. Баскаков расспрашивает мамулю о болезнях брата и перенесенных детских инфекциях, подсовывая ей бланки для подписи.

– Отделение предоставляет вам комфортную палату. Двухместную, – бросив двусмысленный взгляд на Мира, произносит Баскаков.

– Как же так? – причитает мамуля. – Мы не сможем…

– Все нормально. Успокойтесь, Вера Николаевна. Мальчику предстоят сложная операция и длительная реабилитация. Вам положена отдельная палата, – Боголюбов бесшумно вырастает за спиной мамули и мягко касается ладонью ее плеча.

– Спасибо вам, спасибо, – тараторит мама.

Мирослав потирает руки и, бросив взгляд на наручные часы, направляется к двери. Вот и все. Он сейчас уйдет.

– Спасибо… вам, – хрипло шепчу я. Он заслужил благодарность, так почему в горле словно рассыпали песок? Мои запоздалые слова летят Миру в спину, как дротики.

– Любовь Петровна, зайдите ко мне после того, как закончите здесь. Отделение гинекологии, третий этаж… – слегка обернувшись, произносит он.

– Зачем?

– Это касается мальчика.

– Так, может, мне нужно зайти, Мирослав Михалыч? Я же мать Алешки – законный представитель, – спешит ответить мама и сразу же замолкает, ощутив неловкость от направленного прямо на меня взгляда парня. Обжигающего, взволнованного…

– Люба, пожалуйста.

Ощущая на себе вопросительный взгляд мамы, я молча киваю.

Мирослав

Баскаков – человек слова, и я не сомневаюсь, что он сохранит наш разговор в тайне.

Всеволод Андреевич сообщит Вере Николаевне о внезапно освободившейся квоте (из-за смерти пациента: так правдивее) и о неких льготах, положенных тяжелым больным. Таких, как отдельная комфортная палата, за которую я выложил кругленькую сумму, закрыв при этом глаза на то, что деньги целиком пошли в карман профессора.

Я давно не курил, и, заприметив на крыльце коллег из хирургического отделения, стреляю сигаретку и жадно втягиваю дым, подставляя лицо под ослепительное зимнее солнце. Декабрь напоминает о себе колючим морозцем, пробирающимся под тонкую ткань пижамы. Снежинки искрят в солнечных лучах, как самоцветы.

Если рыжик решится залететь на огонек к дяденьке доктору, ей предстоит преодолеть преграду в лице бабы Зины или Таисии Алексеевны, с некоторых пор оберегающих мою добродетель. Желание защитить Любу от расспросов и чужих глаз обжигает внутри, словно лезвием. Отбрасываю недокуренную сигарету и спешу вернуться в свой кабинет.

Я принимаю поражение. Дурею от Любы и ничего не могу поделать с этим. Хочу ее до боли в мышцах, но не хочу сломать. Держусь из последних сил, изображая из себя вежливого интеллигента или скромного ботаника на первом свидании, но Люба, черт возьми, стоит этих жертв. Чувствую ее приближение, как если бы мы были близки… Запах, взволнованное прерывистое дыхание, слезы, жестоко щиплющие глаза… Звук каблучков эхом отражается от больничных стен, когда она торопливо поднимается по ступенькам. Разгоряченная, с пылающими щеками, неспособными утаить ее реакцию на меня…

– Можно? Я пришла.

Реальность врывается оглушительным потоком. Обрушивается на меня ее запахом,