Седов вспомнил свою реплику «какой шакал?», но ставить об этом в известность очаровательную даму, эффектно выпускающую из красивых губ тонкие струйки сизого дыма, не посчитал необходимым.

– Конечно, переоценить значимость этого открытия сложно. Найдена картина Шагала, подумать только! Музеи встанут в очередь, чтобы ее приобрести, не пожалеют никаких денег. И частные коллекционеры тоже заинтересуются. Шагал всегда в цене, его работы дорожают, это очень выгодное вложение средств. А сколько поклонников таланта великого мастера, которые заплатят любую сумму, лишь бы заполучить такую работу!

Я ответила Юрию, что наш музей готов прислать специалистов для установления подлинности работы. После чего мы готовы обсуждать вопрос о цене. Его этот вариант не устроил. Он сказал, что опасается за сохранность шедевра. Хочет завершить это дело побыстрее. И готов продать картину за 100 тысяч долларов. Подлинность полотна якобы у него сомнений не вызывает, в архивах он обнаружил совершенно точные сведения, позволившие ему разыскать картину.

Антонину Ивановну распирало любопытство. Что за работа? Каким годом датирована, что изображено на полотне? Даже если картина относится к витебскому периоду творчества художника, то он довольно велик, и Шагал писал в Витебске в разной манере, с использованием разных техник. И где находилась эта работа? Ведь Белоруссия очень сильно пострадала во время Великой Отечественной войны, и шанс, что где-то сохранилась картина, минимален.

Письма Юрия становились все короче и резче. Последнее было таким: «100 тысяч долларов в течение недели, или я ищу другого покупателя».

– У меня есть связи среди антикваров, – продолжала Антонина Ивановна, разворачивая конфетную обертку. – И Иван Корендо казался мне идеальным советчиком в этой ситуации. Мы знакомы сто лет, он профессионал. Я пригласила его к себе и все ему рассказала. А он повел себя крайне непорядочно. Сказал, что поедет в Витебск и встретится с Петренко. Если его убедят якобы имеющиеся у Юрия ксерокопии документов – он просто купит эту картину. Но купит исключительно с целью перепродажи, так как у него есть состоятельный клиент, собирающий живопись Шагала и готовый заплатить любые деньги.

– Да уж, чем больше узнаю людей, тем больше люблю собак. После этого, наверное, вы швырнули в него вазой и поцарапали ему лицо, – заметил Седов.

Антонина Ивановна смущенно потупилась:

– Ну да. А что мне еще оставалось делать? Но и он в долгу не остался. Схватил меня за руки, стал трясти, говорить, что если я проболтаюсь, то пожалею. Потом в дверь позвонили, приехала милиция.

– И что же вы промолчали о своей беде!

– Мне… Мне было стыдно. И потом, это такая специфическая, узкоспециализированная ситуация. Не думаю, чтобы приехавшие ребята помогли бы. Когда милиция уехала, я бросилась писать Петренко. Сказала, что к нему обратятся. Витебск – городок маленький, а я еще, дура, сказала, что Юра работает в Музее Марка Шагала. В том, что Корендо его найдет, я не сомневалась. Так вот, написала, чтобы он не встречался с этим человеком, что он случайно получил доступ к моему почтовому ящику и ознакомился с перепиской. Я все еще надеялась, что нашему музею удастся приобрести картину. Но Юрий мне ничего не отвечал. В деканате я нашла его мобильный телефон. Он тоже молчит. А потом я узнала, что Ивана Никитовича убили и из его квартиры исчезла картина Марка Шагала. Значит, выходит, сделка состоялась.

Седов не стал пускаться в объяснения насчет причин, по которым Антонина Ивановна не может связаться с Петренко. А просто поинтересовался:

– Вы можете скопировать мне вашу переписку с Петренко?

Женщина развела руками:

– Увы, нет. Я очень испугалась, когда Ивана убили. Мне показалось, что меня будут подозревать. И я удалила все письма. А потом уничтожила и ящик.

Володя внимательно посмотрел в глаза собеседницы. Виноватые, испуганные. Может, даже оценивающие произведенное рассказом впечатление. Все это следователю очень не понравилось.

Он сходил в прихожую, извлек из кармана куртки фотоаппарат.

– Я должен сделать вашу фотографию. Это обычная процедура, оперативные сотрудники предъявят ее жильцам дома Корендо, другим гражданам, если в том будет необходимость. Так надо.

– Я могу вам просто дать свои снимки.

– Спасибо, не стоит. Я не бог весть какой профессионал, но любительский фотоснимок не даст полного представления о вашей внешности.

– Пожалуйста, как вам будет угодно, – прошептала Сергеева.

Ее лицо стало белым, как бумага, и это тоже не укрылось от внимательного взгляда следователя.

* * *

– Я совершенно без сил, – пожаловалась Лика Вронская своему автомобилю. Тот негромко урчал двигателем, гнал через печку теплый воздух, в общем, использовал все имеющиеся в арсенале средства для выражении сочувствия. – Сутки за рулем. Я знаю, что ты мне скажешь: можно было ехать поездом, а по Витебску ходить пешком или брать такси. Городок небольшой, здесь все рядом. Но как, привыкнув к машине, отказаться от всех ее преимуществ?

Далее небесно-голубой «фордик» был проинформирован о следующих вещах.

О том, что в прокуратуре славного города Витебска работают совершенно черствые, бездушные люди. Которые очень внимательно выслушали ее информацию про убийство Ивана Никитовича Корендо. И в качестве ответной любезности Лика рассчитывала услышать подробности о расследовании дела Юрия Петренко. Однако следователь прямым текстом сказал, что ничего сообщать не намерен. И что дверь его кабинета легко закрывается с обратной стороны.

Наступив на горло собственной песне, которая хотела излиться и разоблачить истинное лицо витебских стражей порядка, Вронская попыталась давить на жалость. Дескать, вдумайтесь, люди, сколько километров я отмахала, чтобы с вами побеседовать. Поселилась в гостинице, приняла душ и прямиком к вам. Не пивши, не евши. Сами мы не местные. Помогите кто чем может в плане информации. Под конец пламенного спича Лика была готова разрыдаться от жалости к себе, сироте казанской. Следователь не рыдал, а невозмутимо оформлял документы. Следующей серией «марлезонского балета» стал монолог из разряда «да вы знаете, кто я такая?».

– Я журналист российского еженедельника «Ведомости». Наша газета всегда пишет объективно. Неужели вы считаете, что от граждан надо скрывать правду о криминогенной обстановке? Ничего не подозревающие граждане – это потенциальные жертвы. Люди должны быть бдительными, им нужно рассказать о наиболее опасных ситуациях, чтобы они могли их избежать. А если не избежать, то хотя бы действовать адекватно, – распалялась Лика.

– Девушка, удостоверение у вас просроченное – это раз.

«Как всегда, – уныло подумала Лика. – А он зоркий, гад».

– Во-вторых, если граждане о преступниках ничего не будут знать, – это плюс. Криминальные программы и газеты никого не учат осторожности. Но окончательно сносят крышу тем, кто к этому имеет предрасположенность. Пункт номер три. Будь моя воля, я бы вообще прикрыл весь этот балаган. Только вы, журналисты, не позволите. Начнете вопить о свободе слова. А вам самим такая свобода до голубой звезды, вы просто бабки зарабатываете на нездоровом интересе к трупам и крови.