Фасуют двое, третий висит на шухере, оглядывая из окошка мансарды окрестности. Со сторожем на въезде есть договоренность, чтобы мигнул светом, если что, но безопасность лишней не бывает.

В бумбоксе играет что-то медленное и спокойное – типа Снупа или Полубакса. Крот таки напяливает повязку-респиратор из аптеки, и не потому, что любит повыделываться, – просто один раз он хорошо, с соплями, чихнул на стафф, лишив себя трехсот баксов. Твой косяк – тебе платить. Это был самый дорогой чих в его жизни, но он не расстроился. История, которую можно рассказать внукам, стоит дороже, говорит он.

Развоз – самая опасная штука. В моей записной – весь график нашего движения, кому, когда и сколько привезти, кто и сколько должен.

На второй месяц работы Денис хлопнул в ладоши и сказал: «Hey, hey!.. Stop the camera, stop the press…» Мы постоянно возим. Надо от этого уходить, самое палево. У нас все время или стафф, или ствол в машине.

И теперь мы возим по четвергам, чтобы подготовиться к наплыву пятничного утра. Первыми приходят «метисы» – так мы называем ребят, по виду которых никогда не скажешь, что они торчат. У них может быть работа, семья, бизнес, но все это для виду. Плата обществу за возможность вмазаться. Их настоящая жизнь начинается по окончании рабочей недели. Они выдумывают какую-нибудь охоту, или слет одноклассников, или чемпионат по авиамоделированию в соседней области и валят из дома на торч-хату. Наверняка их жены висят на измене, думая, что муж завел бабу на стороне. Если бы они узнали правду, они бы предпочли, чтобы муж изменял. «Метисом» нельзя оставаться долго. У тебя есть год. Через год ты можешь подвязать – через характер, через бабки, через религию – или окончательно нырнуть в движение. Тогда ты становишься торчем.

Если метисы приходят с утра, чтобы взять спокойно и не тыцкаться в стремных местах вечером, то торчи подходят днем, а то вдруг вечером не хватит. Торч – это вполне себе продвинутый пацан, который уже определил свой кайф и свою дорогу. Они нигде не работают, эти торчи, потому что на второй неделе их выкупают. Вместо работы торчи подмучивают. Кто-то ворует, кто-то торгует краденым, у кого-то дела со стаффом. Половина мелких уличных дилеров – торчи. Работать с ними всегда стремно – есть маза, что он зажилит все себе, будет неделю колоться, а на следующей не вернет тебе бабки за стафф. Поэтому все торчи в моей книжке занесены в отдельную колонку. С ними работа только в бабки.

Торч еще вменяемый. Он вполне может уехать к бабке в Донцово, отожраться там пару недель на сметане и домашних пирожках и ни разу не ширнуться. Он может оттягивать кайф, мечтая о том, как вернется в город, в пятницу приедет к нам, возьмет пару чеков и вмажется. Но долго без геры он прожить уже не может. Это единственная ценная для него часть жизни. Когда он это понимает, слезть уже невозможно. Через месяц или год, у кого как, торч переходит в разряд конченых.

А конченые – это те, кем постоянно пугают газеты, телевизор и прочие медиа. Конченый живет от прихода к приходу. В башке конченого – измененные системы координат. Они не преступники и не злодеи, нет. Просто мы и они по-разному смотрим на мир. В центре вселенной конченого – стафф, а все остальное – серость, зал ожидания.

Мы работаем в основном по клубам, улицы у Вернера окучены и без нашего. Главное – договориться с рулевым, администратором или менеджером, чтоб он и охранники смотрели в другую сторону, пока мы шустрим в толпе.

Там, где нет договоренностей с рулевыми, мы запускаем своих пацанов, чтобы проверить обстановку. У нас на подсосе – десяток малолетних торчей. Если начинаются проблемы с рулевыми, подключаемся мы. Нарвавшись на серьезных ребят, извиняемся и уходим, но такие случаи – редкость. Обычно мы ломаем клуб под себя. После случая со Штефой мы ни разу не обращались к Вернеру и справлялись сами.

Еще мы должны смотреть за районом и сообщать Вернеру, если вдруг кто-то сунется на пятаки со своим стаффом. Пока проблем не было – перспектива разборок с Вернером отпугивает от пятаков даже самых прожженных беспредельщиков из других районов.

С Симкой я порвал полтора месяца назад. Сразу после разговора с Кротом. Я не заехал за ней на следующий вечер, как мы договаривались. А потом несколько дней подряд не отвечал на звонки. Тогда она пришла к Денису. Дэна дома не было, и Симка нарвалась на Машу. Не знаю, до чего они тогда договорились, но тем же вечером Денис отвел меня в сторонку в гараже и, крутя пуговицу на моей куртке, сказал, что у него у самого с Машкой проблем достаточно, не хватало еще мои рулить. Дэн попросил меня как-то затушить эту ситуацию, чтобы она его не долбила. Я вышел на улицу, отошел подальше, почти к самой будке сторожа, и позвонил Симке. Сначала вообще хотел обойтись эсэмэской, но что-то в последний момент меня остановило. Что бы там Крот про нее ни говорил, а она нормальная девка в принципе.

– Ты точно решил? – холодно и спокойно спросила Симка.

– Да.

– Почему?

– Не важно.

Повисла долгая пауза. Симка ничего не говорила, и мне давно следовало отключиться, но почему-то я этого не делал. Не знаю, чего я ждал.

– Я подожду, Пуля. – По ее голосу я понял, что Симка плачет. – Я тебя столько ждала, подожду еще. Ты же это не всерьез, Пуля, правда? Ты проверяешь меня, да? Это жестоко, Пуля, ты сволочь, и я тебе потом отомщу, я тебя на куски порву, но пока я буду ждать.

Я отключил связь и вернулся в гараж. Фасовать, продавать и отчитываться.

А сегодня утром Симка вламывается ко мне домой. Здоровается с матерью, с еще не отошедшим от вчерашнего батей и влетает в мою комнату:

– Хочешь расстаться – без проблем, взрослые люди. Но я имею право знать, почему, иначе я с ума сойду!

И я решаюсь спросить. Зная заранее, что врать она не станет, а от правды мне будет больно.

– Ты… У тебя было… с Кротом?

– Вот оно в чем дело???

Она качает головой, глядя на меня с презрением, словно отказываясь верить, а к моему горлу подкатывает комок, и хочется спрятаться, под землю провалиться, лишь бы не видеть этого обвиняющего взгляда.

– Да, было, – говорит она, и в ее глазах скапливаются слезы, – с Кротом, и не только с ним! Но я не блядь, Пуля. Ты ведь тоже мне не мальчиком до­стался…

– Это другое совсем, – защищаюсь я.

– Ну да, конечно. – Симка плачет. То есть она как бы плачет, слезы падают из глаз и чертят дорожки на щеках, но голос ее не дрожит, в отличие от моего, и она смотрит на меня в упор, а мне хочется спрятать глаза и смотреть куда угодно, лишь бы не на Симку, чтобы не видеть обиду и презрение в ее глазах.

– Речь не о том, Пуля. Не кто когда и с кем был тысячу лет назад, в другой жизни. Речь о нас с тобой, о тебе и обо мне. Ты меня любишь? Пуля, ты меня любишь, ответь мне!

Я поднимаю глаза и смотрю на нее. Она ждет моего ответа.

– Да. Я тебя люблю. Но я не смогу быть с тобой. Лучше разойтись прямо сейчас.