— Вы были очень близки, — это был не вопрос. — И мальчишка тебя очень полюбил.

— Точно так, — лаконично ответила Идриэль. — Но, знаешь, любая девушка когда-нибудь покидает свой дом ради того, кто станет её мужем.

Она серьёзно посмотрела на тёмного:

— Ты оказался мне небезразличен. В начале, я ненавидела тебя, желала тебе смерти. Пусть даже ценой собственной жизни.

— О, да, я это чувствовал, — с мрачной иронией сказал Аваллах. Чего стоила только та попытка Идриэли убить его во сне.

— Потом, я была удивлена и озадачена, — продолжала эльдарка, — Долго не могла раскусить твою игру и понять, кто ты такой. А потом…пришло восхищение, понимание, сострадание. А там…я поняла, что…ненавижу, громкие слова…скажу так, что сильно тобой увлечена. И, наверное, появилось и желание оказать посильную помощь. Другое дело, что я не очень понимаю, чего ты хочешь на самом деле? Как ты собираешься действовать?

— Признаться, план мой далёк от совершенства. Там гипотез больше, чем фактов, на которые можно было бы уверенно опереться. Но, в таких делах всегда идёшь на риск. И то, это будет всего лишь первый, но очень серьёзный шаг. И в этом должны будут помочь ваши сородичи. Видящие, не много, ни мало…

Идриэль кивнула.

— Как ты к этому пришёл?

— Это был очень и очень долгий путь, — мрачно проговорил Аваллах. — Но, началось всё с сомнения и отвращения.

Он отхлебнул из бокала — тепло приятно растеклось по венам, — и собрался с мыслями.

— Знаешь, что я ненавижу больше всего? — наконец сказал Аваллах, отрешившись от потока образов и воспоминаний, захлестнувшего его. — Ненавижу, когда отыгрываются на тех, кто слабее.

Он бросил на неё быстрый взгляд. Её лучистые изумрудные глаза внимательно смотрели на него, их взгляд пронзал насквозь. Она слушала, спокойно. И, ему на какое-то мгновение показалось, что в её взгляде промелькнуло даже участие.

— Понимаешь, как оно бывает? Бывает, что кто-то сделал тебе больно. Кто-то очень сильный, настолько сильный, что ты не можешь ему ответить. Ты чудом избежал большего. Вырвался. Промолчал. Решил не связываться. Но, эта боль осталась в тебе. Она орёт в твоём сердце, рвётся изнутри, словно сжигаемая заживо тварь, ищущая выход из темницы. Её боль утихнет только тогда, когда ты сделаешь кому-нибудь так же больно. Ты называешь это местью, ты выплёскиваешь свою непрожитую злость и обиду, ненависть, ярость и боль на тех, кто не может ответить тебе, но, при этом, на тех, кто, по твоему мнению, этого заслуживает. В лучшем случае, часто бывает так, что ты просто рвёшь тех, кто попался тебе под руку. Тех, конечно же, кто не может тебе ответить. И только это, на мгновение, утоляет измученную, голодную мразь, которая поселилась в тебе. Так и с нами. Только эта мразь страшнее.

Он замолчал. Осушил бокал до дна.

— И когда я это понял, меня охватил ужас. Я всем существом своим ощутил, насколько жуткая и мерзкая тварь я сам. Я — ничтожество. Я — раб ещё более мерзкой твари, которая ждёт меня за порогом смерти, порогом, который я не пытался как-то уничтожить, отойти от него, даже не приближаться к нему. Я просто убегал. Так же как и все. В глубине души я понимал, что рано или поздно попаду в хищные лапы демонической суки, но, как и все, продолжал врать себе, продолжал убегать. Продолжал делать вид, что я не раб, а хозяин, что не жертва, а хищник.

Он невесело посмеялся.

— Знаешь, наверное, весь наш садизм и страсть к изощрённым истязаниям, изуверскому мучительству и унижению жертв именно проистекает из обычного, древнего защитного механизма нашей души. Мы не хотим чувствовать себя загнанными, беспомощными жертвами, набитыми в тесную камеру в ожидании готовящихся пыток. Когда ты режешь, жжёшь, или иным образом истязаешь существо, растянутое перед тобой…когда понимаешь, что оно целиком в твоей власти, и ты можешь делать с ним всё, что угодно. Ты можешь заставить его рыдать и кричать, так громко, как тебе надо. Ты можешь заставить его ощутить все оттенки ужаса, печали, горя и отчаяния. И даже заставить его получать удовольствие…тогда, ты чувствуешь в себе силу. Чувствуешь пьянящую власть, ты как бы становишься равным своему будущему извращённому и безжалостному палачу, а значит, можешь не бояться ни пыток, ни ужаса, ни рабства…так-то…

Он снова налил вина. И на этот раз осушил его залпом.

Идриэль молчала, не перебивала. В её глазах сияло участие и сострадание.

— Боги милостивые, — наконец, прошептала она. — Должно быть, это ужасно…у нас хотя бы есть исчезающая надежда, что родится молодой и светлый бог, который сумеет одолеть Ту-Что-Жаждет, и освободит нас. Эта надежда даёт нам силы, ведёт нас. А аспекты Кейна-Воителя помогают нам не подпускать к себе тьму голодной твари за порогом смерти. А у вас…у вас же нет ничего…вы одни, во тьме, вам не на что надеяться…да эта участь хуже смерти. Почему-то, сейчас мне подумалось, что вы не ненависти заслуживаете…

— А чего же? — иронично спросил Аваллах.

— Я не знаю, — после недолгого молчания покачала головой Идриэль. — Как можно ненавидеть жертву, обречённую даже не на мучительную казнь, а на очень долгую, изощрённую пытку, от которой нет никакого спасения.

— Кто-то даже научился получать от этого удовольствие, — мрачно хохотнул Аваллах, снова наполнив свой бокал и добавив вина Идриэли.

— Но не ты, — тихо сказала она.

— Уж увольте! — поёжился Аваллах. — С меня хватит.

Они снова замолчали.

— Что же такое с тобой случилось?

Аваллах пожал плечами:

— Умерла моя мать. Точнее, та, что выполняла материнские обязанности.

— Она не была твоей настоящей матерью?

— Я не знаю, — он пожал плечами. — Может, да, может, нет. Дар материнства и отцовства очень редок, и лишь достойные его заслуживают. Она была бойцом культа ведьм, и, кстати, научила меня хитрить, соображать и махаться на клинках. Пару раз я даже выступал с ней в бойцовых ямах — я тогда совсем был сопляком. А публике нравилось, как сладкая баба с мальчонкой кромсают здоровенных рабов и гладиаторов. Она была добра ко мне. Любила меня. Специфически, конечно, как могут любить только тёмные. Но…когда она умерла — я это видел… Не думай, она умерла своей смертью, в относительном почёте, но…тогда она рассказала мне о Голодной Суке, о видениях о ней. И столько в них было ледяного ужаса, столько неотвратимой безысходности. Тогда она заповедовала мне жить на полную катушку, потому что смерть перечеркнёт всё. Смерть неизбежна. Тьма и боль неизбежны и вечны. И до