речевого потока. Для всего этого нужно было внести изменения в массу генов. Нет сомнений, что такая гигантская по масштабу переделка должна была затянуться на сотни тысяч лет.

Удивление вызывает факт, – увлечённо продолжил Илья, – что эволюция, создавая язык, использовала возможности слуха, а не зрения. Хотя хорошо известно, что обезьяны для передачи друг другу своих намерений в основном пользуются жестами и мимикой. Мы также знаем, что глухие люди вполне успешно применяют язык жестов. Однако ж язык глухих имеет один серьёзный недостаток – он не работает, когда люди не видят друг друга. А ведь на нашей прародине – в тропиках Африки – ночь круглый год длится около 12 часов, хотя людям для сна хватает всего семи-восьми часов. Встаёт вопрос, чем занимались перволюди в течение лишних четырёх часов в сутки? Смею предположить, что вечером перед отходом ко сну они планировали, чем займутся с восходом солнца. И тут слух был лучше зрения.

Быстров с огромным интересом слушал студента и при этом никак не мог отделаться от мысли, что где-то уже видел эти яркие голубые глаза и это бледное непроницаемое лицо, будто хранящее какую-то тайну. Наконец, он вспомнил и в душе рассмеялся, ибо лицо, которое он силился вспомнить, принадлежало «кэгэбэшнику» из путоранской пещеры. Тряхнув головой, чтобы избавиться от нелепых мыслей, он заставил себя включиться в беседу.

– Да, Илья, вы совершенно правы. Этот пункт о длительности ночи в тропиках обычно не замечается исследователями. И всё-таки, где вы отыщете ту первую выгоду от звукового общения?

– Попробую, – мрачно усмехнулся Илья. – Обычно думают, что язык помогал первобытным людям охотиться. Воображают, как в глубине роскошной пещеру при свете факелов полуголые люди разрабатывают план охоты на мамонта или шерстистого носорога. Выгода от поимки такого зверя, на первый взгляд, понятна, ведь он большой и, убив его, племя на какое-то время избежит голода. Но, во-первых, проектирование будущих действий предполагает уже очень сложный язык. А во-вторых, в жаркой Африке при отсутствии холодильников едва ли успех охоты на крупных животных был ключевым фактором выживания.

– Но если не охота, то тогда что? Неужто собирание корней? – хохотнул Бубенцов.

Голубые глаза Ильи вспыхнули.

– Во-первых, доказано, что собирание женщинами даров леса могло обеспечить перволюдей энергией и белками процентов на 80, а, во-вторых, было у наших далёких предков одно занятие поинтереснее охоты.

– И в чём же оно состояло? – улыбнулся Быстров.

– Этим занятием была война! – сурово произнёс Илья. – Надеюсь, вас не очень шокирует это слово? Я заметил, что российские интеллектуалы, как правило, ярые пацифисты, – студент весело обвёл глазами своих великовозрастных собеседников и посерьёзнел, увидев, как напряглись их лица.

– Да, молодой человек, – прервал тишину Быстров, – вы ткнули в самую чувствительную, в самую болезненную точку русского человека. Вспомните мнение Льва Толстого насчёт войны 1812-го года. Вспомните его слова, – и Быстров по-дикторски провещал: – «12 июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие».

Лицо Ильи исказила гримаса сострадания.

– Разумеется, и я всё бы отдал, чтобы война была бы противна человеческой природе, однако ж, истина дороже. К сожалению, война слишком глубоко укоренена в человеческую природу, и мне кажется… нет, я просто уверен, что именно война превратила обезьяну в человека.

– Продолжайте, Илья, мы вас внимательно слушаем, – Быстров был сосредоточен и даже суров.

Серьёзность старшего товарища передалась студенту.

– Относительно недавно я прочёл гениальную книгу англичанки Джейн Гудолл о поведении диких шимпанзе в природе. Оказалось, у обезьян есть особое чувство, подобное нашему патриотизму, – чувство принадлежности к своей локальной популяции, к своей стае. Внутри стаи самцы нередко дерутся, но очень редко дело доходит до убийства, однако же, столкнувшись на границах своей территории с самцами другой стаи, их охватывает неудержимое желание убить чужаков. И если чужаков меньше, то их действительно зверски убивают, не испытывая ни малейшей жалости. В итоге, если неподалёку друг от друга обитают две разные по численности стаи шимпанзе, то через некоторое время самцы большей стаи перебивают самцов меньшей, а после этого пожирают детёнышей побеждённых. Самок же приводят в свою стаю. Обратите внимание: такие войны выигрывают коллективы, умеющие (при равных прочих условиях) лучше воевать. Таким образом, было бы бесчестным не отметить, что даже у бессловесных шимпанзе примитивные войны между стаями могли стать весомым фактором отбора более умелых особей, но не в деле охоты, а в деле войны.

Илья вдруг замолчал, ему показалось, что мэтрам не нравится его чересчур милитаристская точка зрения.

– Рассказывайте, Илья, мы вас внимательно слушаем, – приободрил студента Быстров.

– У шимпанзе войны между стаями тянутся годами, – продолжил Илья, – потому что состоят из цепи жестоких, но случайных и относительно редких приграничных столкновений небольших групп самцов. Очень может быть, что примерно так же всё обстояло и у самых древних обезьянолюдей. А теперь представьте, что обезьянолюди какой-то стаи сумели выработать особые звуковые сигналы, собирающие самцов-пограничников в более крупные группы. Ясно, что такое «прогрессивное» нововведение увеличивало шансы на победу при столкновении с менее «продвинутыми» соседями. Так же ясно, что чем богаче становился язык стаи, тем легче и надёжнее было на нём планировать военные действия, и, следственно, тем легче побеждать. Таким образом, выживание наших далёких предков в жестоких первобытных войнах вело к развитию языка, а стало быть, и мозга. И вот тогда-то, – весело засмеялся Илья, – и возникла первая в истории человечества гонка вооружений. Но улучшались в ней не технические средства убийства себе подобных; нет, господа, первым и главным видом вооружения был наш родной головной мозг.

– Неплохо, молодой человек, – волны удивления, недоверия и восторга, сменяя друг друга, прокатывались по лицу Юрия Ивановича. – Действительно, даже у современных людей война является (следуя вашей логике, остаётся) главным локомотивом научно-технического прогресса. Да и насчёт вклада интеллекта в военную победу вы правы. Достаточно вспомнить, как бурно, радостно и прямодушно во все времена люди славили талантливых полководцев – Александра Македонского, Ганнибала, Цезаря, Наполеона… Их, как правило, обожали и называли гениями.

– Да и наш Суворов говаривал: «Надо бить умением, а не числом», – поддакнул Быстров. – Заметьте, что в этих словах талантливого военачальника чувствуется гордость собой, – Быстров помрачнел и после короткой паузы с досадой добавил: – Да, господа, скрепя сердцем, я вынужден согласиться с Ильёй. Увы и ах, но во все времена (включая и доисторические) умение воевать было наипервейшим фактором выживания людских коллективов. И всё-таки этот вывод при всей его логичности ужасает меня.

– Почему?! – воскликнул Бубенцов.

Быстров аж подскочил на своём стуле.