– А ты знаешь, Николя, кто сегодня приблизился ко мне после лекции?

– Человек или небожитель? – подстроился Быстров к шутливому тону приятеля.

– Посуди сам. Ко мне подошёл бледный и худосочный юнец, таких в университете тьмы и тьмы, но у этого были прекрасно выглаженные брюки, и пиджак на нём отлично сидел, а самое невероятное – он был при узком голубом галстуке, видом своим подобным ядовитейшей змее из индо-китайских джунглей. «Тысяча чертей!» – вскричала моя возмущённая душа. Ведь даже я – искушённый приверженец строгого дресс-кода – предпочитаю обходиться без этих удушающих душу удавок…

– Так что же было дальше? – оборвал Быстров отвлечение приятеля на второстепенные детали.

– Боже, Николя, как же ты нетерпелив! А дальше было больше – этот тип, назвавшийся Ильёй Маковским, задал мне довольно подленький и каверзный вопросик: дескать, почему я обронил в своей лекции весьма сомнительный, по его мнению, тезис, что среди зоологических видов, обитающих и когда-либо обитавших на Земле, лишь только мы – люди современного типа – обладаем божественным даром речи. Я, естественно, сделал большие глаза, и он пояснил, что, с точки зрения его здравого смысла, области нашего мозга, связанные с речью, слишком хорошо развиты, чтобы возникнуть в ходе лишь одного акта видообразования. Стало быть, решил этот любитель змеевидных галстуков, вид, предшествующий Хомо сапиенс, должен был уже худо-бедно разговаривать. Более того, продолжал тощенький студентик глумиться надо мной, и у того предшествующего нам вида, наверняка, был какой-то свой вид-предтеча, который тоже должен был кое-как калякать или хотя бы цокать, как это принято у бушменов и готтентотов южноафриканских пустынь.

Вот каков этот выскочка, – неожиданно серьёзно подытожил Бубенцов и замолчал, напряжённо глядя в чашку Петри, исполнявшую роль пепельницы. Выдержав театральную паузу, он продолжил: – И вот теперь я не могу отделаться от мысли, что этот странный тип, фактически, никакой не Илья Маковский, а чуть ли не Илья Пророк, ниспосланный Всевышним от самых что ни на есть высших сфер, дабы известить христиан, мусульман и иудеев о скором пришествии дня Суда Господня, ужасного и беспощадного.

Быстров внимательно посмотрел на приятеля.

– Что тебя заставило связать появление Маковского с приближением конца света?

– Интуиция, Николя! Моя божественная интуиция. Иными словами, я и сам не понимаю, как это меня занесло в эдакую даль. Вероятно, моя тонкая душевная организация пришла в смятение при мысли о яйце, поучающем курицу. Согласись, Николя, это смахивает на предзнаменование Суда Господня.

– Меня всегда восхищали твои далёкие ассоциации, – рассмеялся Быстров. – Но если отбросить шутки, то тебе повезло встретить паренька с великолепные мозгами, и, мне кажется, его следует затащить в нашу компанию.

«А парень-то молодец! – подумал Быстров. – Сильный интеллект и знание основ биологии позволили ему сделать правильные выводы. И всё это без тщательного изучения ископаемых останков недостающих звеньев, и без анализа их ДНК».

– Дорогой Жорж, – наконец заговорил Быстров, употребив любимый приятелем французский аналог его имени, – давай предложим твоему Илье сделать диплом по теме возникновения сознания и языка. Такими кадрами, как он, не разбрасываются. Представь, что Маковского соблазнят люди директора, и тогда у способного паренька будет испорчено его триумфальное восхождение к звёздам.

– Паренёк этот, конечно, умён, – нехотя согласился Юрий Иванович, – но что он может сделать с проблемой происхождения языка? Пока с нею, насколько я понимаю, ещё никому не удавалось сладить. Во всяком случае, объяснить язык с позиций дарвинизма. Ведь на охоте люди прекрасно обходятся принципом «делай, как я», то есть подражанием действий умудрённых опытом старших товарищей. Язык тут, вроде бы, и не нужен, и, пожалуй, даже неуместен. Начнёшь болтать, так и всю дичь распугаешь. И всё-таки люди почему-то заговорили, и паренёк прав: на создание языка должна была уйти масса тысячелетий. Такие дела с кондачка не делаются… Массу новых генов нельзя закрепить за короткое время акта видообразования.

– Да, конечно, – медленно заговорил Быстров. – Но каков был механизм отбора нужных мутаций? Вот, глядя на потуги Маковского, мы, может быть, и сами что-нибудь поймём в этой великой проблеме.

– Ладно, на следующей лекции я приглашу вундеркиндика зайти в мой кабинет для серьёзного разговора. Там мы и попробуем его охмурить или даже захомутать.

Ровно в назначенный час Илья распахнул дверь рабочего кабинета Бубенцова и в первый миг подумал, что ошибся номером. Здесь не было ничего, кроме голых стен и огромного полированного стола, занимавшего бОльшую часть помещения. И всё-таки студент попал куда надо, ибо за этим столом, на его стороне, удалённой от двери, сидел профессор Бубенцов и рядом с ним незнакомый пожилой лысый человек с видом интеллектуала. Увидев Илью, оба старика встали и, огибая с двух сторон стол, кинулись к смущённому юноше.

– Илья, – расплылся в улыбке Бубенцов, – познакомьтесь с Николаем Михайловичем Быстровым – нашим главным любителем эволюции.

– Очень приятно, – сконфуженно пролепетал Илья, пожимая руку «интеллектуала».

– Присаживайтесь, молодой человек, – Юрий Иванович указал жестом на стул с правой стороны стола. – А мы сядем, что называется, насупротив.

Когда все расселись и успокоились, Бубенцов привычно запрокинул голову и хорошо поставленным голосом изрёк:

– Позвольте, господа, мне, по праву хозяина, открыть наше заседание. Господин студент, – подавшись вперёд, обратился он к Илье, – давайте не будем тратить время на болтовню о погоде и о личных привязанностях, а сразу, с первого абцуга (как говаривали бывалые картёжники в страшные годы царизма и абсолютизма) обсудим в общих чертах происхождение наших речевых способностей. Вы, Илья, кажется, склонны полагать, что кое-как могли лопотать уже некоторые наши предтечи из семейства гоминид, ныне объединяемых понятием Homo erectus, то есть «Человек прямоходящий». Не могли бы вы чуть подробнее изложить нам ваши смелые представления?

Илья явно смешался.

– Знаете, у меня, к сожалению, на этот счёт нет чётко разработанной концепции, поэтому пока я не иду дальше простеньких и, боюсь, наивных рассуждений.

– Так поделитесь вашими рассуждениями с нами, – приободрил юношу Юрий Иванович.

– Хорошо, я попробую, однако ж, не судите слишком строго мою импровизацию, – Илья глубоко вздохнул и начал:

– Звук нашей речи рождается в гортани при прохождении выдыхаемого воздуха через щель между голосовыми связками. Но наша речь не музыка, не поток приятных звуков, а поток фонем – минимальных звуковых единиц, несущих смысл, информацию. Для того, чтобы нечленораздельный звук, рождённый в гортани человекообразной обезьяны превратился бы в поток фонем, иными словами, для того, чтобы обезьяна заговорила, эволюция должна была внести массу изменений в строение гортани и органов ротовой полости. Но, пожалуй, более всего она должна была потрудиться над созданием в головном мозге специальных центров для кодирования и расшифровки