Я напрягся, по телу пробежал холодок страха. Край красной полосы почти ударился о землю у наших с Жанной-Антуанеттой ног. Каменные плиты не треснули и даже не щелкнули, значит, трап нам подали с исключительной точностью.

Я покосился на Жанну-Антуанетту, бледна, как из белого мрамора, губы даже не подрагивают, а трясутся, но повернула ко мне голову и произнесла колеблющимся голосом:

– Это вам?

– Нам, – уточнил я. – Дамы вперед!

Она побледнела еще больше, но закусила нижнюю губу и сказала чуть решительнее:

– Я нужна Антуану!

Я смолчал, чувствую некоторый стыд, хотя императоры ввиду своей профессии самые бесстыдные люди на свете, такова их профессиональная деформация политиков и крупных государственных деятелей.

– Маркиза, – сказал я поспешно, – вы можете опереться на мое мужественное плечо.

Она не ответила, вряд ли даже услышала при том ужасе, в котором трепещет ее женская душа, если у женщин она тоже есть, хотя богословы все еще спорят по этому поводу.

За спиной раздались испуганные вскрики. Бобик выметнулся из глубин сада, огромный и с раздутыми боками, словно поймал и слопал быка, за долю секунды оказался перед нами и посмотрел на меня обвиняющим взглядом честных собачьих глаз, чистых и по-детски преданных.

– Да, – ответил я вынужденно, – как же без тебя?..

Он широко и счастливо распахнул пасть, вызвав крики ужаса у особо чувствительных женщин, подпрыгнул на всех четырех и с легкостью, словно голодная белочка, метнулся по красной дорожке вверх к чудовищной Багровой Звезде Зла.

– Маркиза? – сказал я вопросительно.

Альбрехт вздохнул, вид у него самый что ни есть сочувствующий, а Жанна-Антуанетта пошла вверх по красной дорожке трапа ровно и бесстрастно, не быстро и не медленно, как и положено женщине благородного положения, что идет в театр и на эшафот с одинаковым выражением достоинства на лице и с прямой спиной.

Я сделал шаг следом, Альбрехт сказал в спину:

– Не задерживайтесь, ваше Звездное Могущество! А то мы тут весь город спалим.

– Только попробуйте буянить, – пригрозил я.

Маркус потащил к себе эту идеально прямую ковровую дорожку все быстрее и быстрее.

Высоко в темно-красной стене на уровне с плоским днищем образовалось отверстие с художественно рваными краями.

Жанна-Антуанетта и вскрикнуть не успела, как нас внесло на большой скорости в красноватую пещеру. Гранитно-твердые ступеньки трапа мгновенно опустились в пол и растворились, оставив после себя миленькую красную полосу.

Бобика нет и близко, этот жрун уже унесся обследовать места, которые не успел осмотреть в прошлый раз.

Я деликатно придержал Жанну-Антуанетту за локоть, она слегка прижала его к своему боку, задержав мою ладонь, только этим движением и выказала страх.

– Ну вот, – сказал я наигранно бодрым голосом, – мои императорские апартаменты. В загородном домике!.. Охотничьем, можно сказать.

Она проговорила слабым голосом:

– И на что же вы… охотитесь?

Я отмахнулся:

– Да на все, но только некогда. Домик вот завел, но это больше для престижа! У любого мужчины должно быть что-то для престижа, как думаете? У меня вот вы и Багровая Звезда… Две равнозначные величины! И обе прекрасны, только каждая по-своему. Если отдышались после такого высокого подъема, то позвольте проведу вас…

Она сказала чуть окрепшим голосом:

– А можно я тут постою?

– Как скажете, – ответил я. – Вот широкое окно… Маркус, сделай поширше! Мы же с тобой для первой леди империи стараемся!

Окно стремительно расширилось, Жанна-Антуанетта ахнула, уцепилась за мое плечо и плотно зажмурилась. Я ощутил, как ее трясет, когда прижалась ко мне в инстинктивном порыве искать защиты у мужчины, это же наша первая обязанность, вбитая даже не питекантропами, а гораздо раньше, еще до того, как предки вылезли на берег, опираясь на плавники.

– Маркус, – велел я, – давай вверх… а потом с некоторой поспешностью на северо-северо-запад… нет, лучше я пальцем, а то у меня северо-северо-запад может быть не совсем как бы вот географически академическим, из меня еще тот капитан Кук…

Жанна-Антуанетта застыла с закрытыми глазами, я обнял ее за плечи чисто по-отечески, как все мужчины обязаны относиться к женщинам, она в ответ прижалась тоже без интимного подтекста, как лоза прижимается к дубу и начинает всползать на него, потому что мы, дубы, надежная опора для всех, кто ищет защиты и покровительства.

Я чувствовал ее теплое тело, но сам весь сосредоточился на лоцманировании, проводя Маркуса по вроде бы несложному маршруту, что нужно удержать в мозгу, а он у меня какой-то своевольный, как у всякой богато одаренной поэтической натуры.

Маркус, чувствую, прислушивается ко мне, стараясь понять мои смутные желания, где мощные дремучие инстинкты гасят чистый, но слабенький писк гегелевского разума.

Я с усилием остановил устремившийся вниз поток крови, развернулся взад, большим напряжением воли восстановил в памяти карту империи.

– Вот так, Маркус, – сказал я, – давай, дружище, я тебя люблю… У нас задача не из простых, но все же… Давай поднимемся ввысь… чтобы аж над планетой… Что такое планета в моем понятии, уже знаешь.

Жанна-Антуанетта, бледная и вздрагивающая, закрыла глаза и прошептала:

– Можно я не буду смотреть на этот ужас? Оказывается, я боюсь высоты…

– Конечно, – воскликнул я. – Можете смотреть на меня и любоваться, сколько влезет. Даже денег за это не возьму… Да вы садитесь…

Маркус, реагируя на мою картинку в памяти насчет роскошного кресла, понял суть и выдвинул из стены за спиной Жанны-Антуанетты некоторое подобие приставного сиденья, какие встречаются в тамбуре плацкартных поездов в российской глубинке.

Я взял за плечи Жанну-Антуанетту, усадил ее на стульчик и отступил, убрав руки.

Она с минуту сидела так, но ощупала, не глядя, на чем это сидит, вскочила в ужасе.

– Этого здесь не было!

– Весь мир для женщин, – сказал я галантно, – даже мы, цари природы, для вас. Маркус подал вам стул! Разве не льстит?

Она оглянулась, а сиденье за это время стало чуть удобнее, появились и приподнялись широкие подлокотники.

– Садитесь, – сказал я.

– Ни за что, – ответила она. – Я его боюсь.

За широкими иллюминаторами уже чернота, но внизу сверкающая поверхность огромной планеты, что для Жанны-Антуанетты пока непонятное.

Маркус неспешно двигается в пространстве, словно плывет, точнее, его несет некое надгольфстримное течение, но это он выполняет мое желание всматриваться в белоснежную поверхность, выискивая разрывы в плотном одеяле облаков.