снова смыкает пол, затем почтительно кланяется троим кармоко. Только когда кармоко Тандиве кивает нам, я снова осознаю настоящее. И тогда-то я вижу нечто непонятное. Кармоко смотрит прямо на меня – странным взглядом. Словно она меня узнае́т. Все исчезает, прежде чем я успеваю моргнуть, но я знаю, что глаза меня не обманули.

«Есть в тебе что-то знакомое…» – звучат у меня в голове слова матроны Назры, и вместе с ними приходит внезапная мысль. Что, если она знала мою мать?

Матрона, словно мой разум ее призвал, выходит вперед и громко хлопает в ладоши.

– Ладно, неофитки, шевелись! Время ужина! – рявкает она.

Повинуюсь вместе с остальными, следуя за матроной в следующий зал, который заполнен длинными деревянными столами и стульями. Сажусь рядом с Бриттой, мысли кружатся, возвращаясь к символу на броши у кармоко – к странному чувству, которое я испытала, когда кармоко Хуон провела по ней пальцами. Мысленно повторяю за ней, представляя, как мои собственные кончики пальцев скользят по очертаниям затменного солнца, по немного стертым за годы краям.

Из моей груди вырывается взволнованный вздох.

Я знаю этот символ, я прикасалась к нему тысячи раз. На кулоне моей матери, который я никак не могла разглядеть, так он износился. Он явно был важным, каким-то образом связанным с Варту-Бера, потому что в обеденном зале я встречаю его несколько раз: над аркой двери, откуда выходят помощницы с дымящимися тарелками, посередине столов, даже на потолке высоко над головой.

Указываю на него, спрашиваю девчонок рядом:

– Что это за символ?

Белкалис и Аша качают головой, но Адвапа кивает:

– Это умбра, знак Теней.

Я хмурюсь, мысли несутся все стремительней. У мамы он был на кулоне, и она его никогда не снимала. А подобные символы, связанные с императором, можно носить только с особого разрешения. Вырежешь такой случайно – и все, смертная казнь, это знает даже самый маленький ребенок. Среди мыслей проскальзывает странная теория, и земля уходит из-под ног.

Что, если мама была Тенью?

Звучит неправдоподобно, даже невозможно, однако это объяснило бы столько всего: почему мама всегда неукоснительно держалась на окраине деревни, почему она вообще перебралась в Ирфут. Большинство женщин никогда не покидают родное поселение, а если все же перебираются куда-то, то в соседнюю деревню, а не в провинцию. От чего бежала мама, что забралась так далеко от дома? В голове крутятся сотни вариантов и еще больше теорий.

Это объяснило бы загадочные взгляды кармоко Тандиве и матроны Назры, и почему мама чувствовала то самое покалывание, хотя была человеком. Отец однажды сказал мне, что император собирает вокруг себя странных людей, тех, что бросают вызов естественному порядку, но получили особое дозволение от жрецов. Я всегда думала, что он просто выдумывает сказки, но что, если мама была именно такой, и если да, то кем это делает меня?

Где-то здесь должны найтись ответы.

Когда помощницы расставляют перед нами тарелки с курицей и рисом, приправленными травами, Бритта щурится.

– У тебя забавное выражение лица, – замечает она, закидывая кусочек мяса в рот руками, как принято в южных провинциях.

Мама тоже так делала, пусть отец и хотел, чтобы она пользовалась приборами. А она всегда говорила, что рук вполне достаточно. Эта мысль вызывает грусть. Даже затмевает неприятный запах курицы, от которого желудок норовит вывернуться наизнанку. Не выношу жареного мяса с тех пор, как меня сожгли.

Я глубоко вздыхаю и смотрю Бритте в глаза.

– Кажется, моя мать была Тенью, – шепчу я.

– Что?!

– Она всегда носила один кулон, никуда без него не ходила. И на нем – умбра.

Произносить это вслух – так странно, даже глупо, но я лишь убеждаюсь в своей правоте. Я ее чувствую.

– И та жуткая матрона сказала, мол, ты выглядишь знакомо… – Бритта вся сияет, взбудораженная, и вдруг ахает: – Что, если она знала твою маму? Что, если они вместе тренировались или что-то вроде?

– Об этом я и думаю.

Бритта понижает голос до шепота, склоняется над своей тарелкой, чтобы наш разговор не слышали остальные.

– Поэтому ты знала, что тут внизу смертовизги?

Поэтому ли? Снова и снова прокручиваю вопрос в голове.

– Не знаю, – признаюсь я. – У меня иногда возникают ощущения. У нее тоже такое было…

Бросаю на Бритту взгляд, собираясь с духом, – что я увижу, страх, ужас? Но та просто кивает.

– Тогда надо достать ту книгу, «Геральдика», о которой говорила кармоко. Если там перечислены все Тени, то и твоя мама должна быть. Вдруг сможем узнать о ней больше.

Бритта выглядит такой решительной, полной пылкого стремления, что крепкий узел у меня в груди слабеет. А я-то боялась, что Бритта надо мной посмеется или отмахнется.

Я киваю:

– А если ее там нет, я хотя бы буду знать это наверняка.

– В любом случае, так мы хотя бы отвлечемся от всего, что творится. Сплошные разговоры про вылазки и воинов. Как я могу быть воином? Я, Бритта из Голмы, дочь бедного фермера. Не представляю.

– Никто не представляет, – подает голос Белкалис, и я вздрагиваю.

Я так поглощена разговором о матери, что почти забыла о Белкалис, сидящей рядом с Бриттой.

К моему удивлению, девчонки не стали делиться по провинциям, как часто делают гости Ирфута – особенно северяне и южане. Вместо этого все подаются ближе, кивают в знак согласия.

– Хочу домой, – раздается испуганный шепот Катьи. – Побеждать? Воины? Умирать? – Она поворачивается к нам, лишенные волос брови сходятся вместе, как пара бледных гусеничек. – Я такого никогда не просила. Все, что мне нужно, это выйти замуж, завести детей. Я просто хочу вернуться домой, вернуться к Риану.

– Риан? – не понимаю я. – У тебя был суженый?

Катья кивает:

– Когда меня забирали, он бежал за повозкой. Он сказал, что будет ждать, сколько бы ни потребовалось. – Она опускает взгляд на свои позолоченные руки, тихий голос дрожит от слез. – Он меня ждет. Он все еще…

Она резко умолкает, судорожно всхлипывая, и Бритта ее обнимает.

Я смотрю на них, не зная, что делать. Как только моя кровь стала золотой, меня все бросили, а суженый Катьи, Риан, рискнул вызвать гнев старейшин своей деревни, жрецов… даже все зная, даже зная, что его невеста нечиста, он все равно пытался ее удержать. Я не в состоянии постичь такую верность со стороны мужчины. Да и вообще любого человека, если уж на то пошло. Меня покинул отец, отвернулись жители деревни, даже Эльфрида от меня отказалась, стоило мне измениться. Шестнадцать лет дружбы – и она вот так просто испарилась.

А суженый Катьи остался с ней. Пытался за нее бороться. Неужели в мире и правда есть такие люди? Вдруг тогда найдется кто-то и для меня?

Я даже не представляю, возможно ли это, есть ли в огромном мире тот, кто когда-нибудь полюбит кого-то вроде меня – нестареющее, неизменное извращение природы, но я хочу найти этого человека. Хочу прожить достаточно долго, чтобы познать такую любовь – преданную, крепкую, непоколебимую. Такую любовь, что мне до самой смерти дарила мама. Такую любовь, которую, кажется, столь легко вызывают Катья и Бритта.

И я в этом не одна.

Я оглядываю девчонок, у Катьи в глазах стоит страх, у Бритты – неуверенность. В любом другом месте мы бы даже не заговорили друг с другом, но сейчас мы все в одной лодке, нас всех ждут годы боли, страданий, крови… сестры по крови – так называла нас кармоко Тандиве, и это придает мне смелости.

Возношу короткую молитву Ойомо, затем поворачиваюсь к ним.

– Не знаю, как вы, – говорю я, – но я намерена дожить до момента, как смогу отсюда убраться. Я уже устала умирать.

Катья хмурит брови.

– Устала умирать? Погоди, ты что, уже правда умира…

– Девять раз, – шепчу я, и слова больно ранят, словно шипы.

– Девять?! – Глаза Катьи лезут на лоб.

На ее лице отражается недоверие, остальные тоже поворачиваются с таким же потрясением, и я поясняю: