они только в такие службы попадают, непонятно, – рассказал Кузин Малышеву при очередной встрече. Малышев промолчал, он и сам был таким же, как этот незнакомец в немецкой разведке, пошел служить за идею и увяз как муха в варенье.

– Так вот, – продолжал Кузин, – он вас и представит. Но вначале подготовит Дассенов, потому что этот мнимый Дассен еще тот фрукт, для таких надо легенду подготовить такую, чтобы комар носа не подточил.

– А это неопасно, посвящать работника Абвера в наши планы? – спросил Малышев, – все-таки немцы вроде бы нам враги.

– Это когда было! – засмеялся Кузин, – теперь они нам нужны, а мы им. Не переживайте, Александр Петрович, все сделаем в лучшем виде, а вам останется только стать ей, как вы и сказали, любимым дядюшкой.

Через две недели Малышев наконец-то встретился с Зиной. Она смотрела на него широко открытыми, немного удивленными глазами, явно стараясь его вспомнить. Малышеву даже немного стало ее жаль:

– Не сильтесь, Зина, вы меня видели раз только, в семнадцатом году, а тогда вы были еще совсем малышкой.

У Зины просветлело лицо:

– Я вспомнила вас! Вспомнила! Вы приезжали к нам в Москву! Вы – дядя Алекс!

Малышев с сомнением возразил:

– Да не можете вы меня помнить, я же говорю, совсем малышка, наверное, маменька рассказывала…

– Нет! Нет! Я помню, помню! На вас была военная форма и фуражка с кокардой! И вы подарили мне плюшевого слона!

– Ну и память у вас! – Малышев был искренне изумлен, действительно, он подарил ей такую игрушку, потому что медведей неожиданным образом в магазине игрушек рядом с домом Иваницких не оказалось. Он и сам давно забыл об этом, а Зина вот помнила.

– Герр Шлоссен вначале не хотел нас знакомить, но я настояла, – рассказывала она Малышеву за чаем, – мне так одиноко. Тут одиноко, – поправила она себя, но Малышев все понял.

– Что случилось с твоей мамой, отцом? С Дусей? – спросил он, зная уже ответы заранее.

Зина не была многословной, сказала очень коротко:

– Погибли.

Малышев знал, что Дуся умерла, ему уже сообщили все, что удалось выяснить об Иваницких, а вот он, правда, в ответ не оказался столь любезным и Кузину про Алексея ничего не рассказал, придержал сведения. Для чего, он еще сам пока не решил, но не хотел раскрывать все карты сразу. В деле фрау Дассен было написано напротив данных об отце – «пропал после выписки из госпиталя в 1918 году». А слово это, «погибли», Малышева кольнуло и сильно, в то место, где раньше у него было сердце, еле сдержался, чтобы не сказать Зине прямо сейчас, что отец ее жив и даже относительно здоров.

На службу его Кузин устроил, рядовым инженером на завод, выпускающем всякую домашнюю утварь, облегчающую быт немецких хозяек.

– Лучше было бы, конечно, на стратегическое предприятие, – сказал работник посольства, – но да там проверки посерьезнее. Найдется связь с Дассенами – провалим всю операцию.

Наверное, он хотел еще добавить, что Малышеву должно быть не впервой операции проваливать, но сдержался. А может и не хотел, и показалось, но Малышев был уверен, что все вокруг знают, что он дважды не смог сделать то, что сделал сходу их агент в Брюсселе, молодой парнишка из ИНО. Малышеву же осталось стоять в толпе неудачников в Белграде, когда в двадцать девятом привезли прах Его сиятельства для перезахоронения.

Зина любила его слушать, расспрашивала обо всех и всем: о деде своем, Петре Петровиче, о бабушке, она ее ведь даже не застала, об отце и матери.

– Я же их никого толком не помню, – оправдывалась она, – так, смутные образы.

Малышев охотнее всего любил рассказывать о Петре Петровиче, он не чувствовал ни злости, ни неловкости, когда вспоминал о нем. Всплывали в памяти смешные эпизоды из детства, Зина весело смеялась, звонким, как у ее покойной матери смехом. Потом вдруг погрустнела и сказала:

– И никого не осталось. Никого, кроме нас с вами, дядя.

Дом у Дассенов был богатый, но пустой и холодный. Иногда Малышеву на глаза попадалась прислуга, вышколенная, аккуратная немка лет сорока, холодная как рыба, с бесцветными, цепкими глазами. Кузин не торопил его, но слушал донесения внимательно, хотя рассказывать пока было нечего. Зина мужа явно не любила и разговаривать о нем не хотела. Раз Малышев попробовал свести разговор на работу Николая, изобразил простое любопытство обывателя, ничего не понимающего в этом вопросе, но Зина ответила сдержано и без подробностей:

– Я не знаю, над чем он сейчас трудится, мы давно не обсуждаем его работу.

Малышев видел Николая лишь однажды, столкнулся с ним в дверях. Лицо симпатичное, лоб высокий, глаза колючие. Поздоровались. Похоже, что Николай новообретенному родственнику не был особо рад, но ничего не поделаешь, приходилось терпеть, тем более что хозяева его были не против, и жена довольна, перестала плакать и закатывать истерики на пустом месте, так что пускай ходит дядя, какой от него вред. Зина хорошо рисовала, показывала Малышеву свои работы. Кисть у нее была уверенная, рука твердая, но работы были совершенно безликие, лишенные какой бы то ни было индивидуальности. Малышев притворялся, что ему нравится и рисунки хвалил.

Однажды Кузин неожиданно вызвал Малышева на встречу. Они не использовали тайники или что-то подобное. Кузин так и заявил еще в самом начале:

– Некогда мне по паркам бегать и в дупла записки совать. У вас квартира с телефоном? Вот и отлично! Будет звонить вам дамочка, это моя секретарша, и попадать ни туда, куда надо. Поняли? То прачечная, то булочная, то фрау Шульц ей к телефону позовите.

– А разве не будет подозрительно, что мне из советского посольства звонят? – спросил Малышев и тут же пожалел об этом.

Кузин посмотрел на него снисходительно:

– Отстали вы, Александр Петрович, от жизни в своем Белграде. Это же Берлин! Тут телефонные будки на каждом углу.

– А если вдруг мне с вами связаться понадобится?

– Это еще зачем? – удивился Кузин, – ничего срочного у вас случиться не может. Живите себе спокойно, как жили, ходите к племяннице в гости, пейте себе чай с пирожными, мы сами все узнаем если вдруг надо будет. Будем с вами встречаться по установленному графику, кроме срочных случаев.

И вот вечером в квартире Малышева раздался этот самый звонок:

– Извините, господин Клод? – спросил женский голос.

Малышев оценил шутку. Секретарша Кузина была дама начитанная, и называла его обычно именами всяких мерзких дядюшек из классической литературы. Говорить «господин Клавдий» она не стала, мало ли кто их может слушать, но не переиначить имя дяди Гамлета на немецкий лад не