Зинаида Геннадьевна уже поняла, что мы шутим, и тоже улыбается.

– Мишель, скажи, – я тихонько пробую чай – не горячий ли, – ты ведь видел камень?

– Это тот, что у Стаса Командира? – Мишель постукивает пальцами по столу. – Видел. Хороший камень.

В том, как он это произнес, было что-то фантастическое. И сразу стало понятно, что камень этот не рядовой, а выдающийся камень. А не рядовым для Мишеля может быть только тот артефакт, о котором ходят легенды. То есть имеется у Мишеля в запасе что-то загадочное, какая-нибудь история, предание или какие-нибудь слухи. Ему есть что рассказать. Многообещающую интонацию Мишеля уловила даже Зинаида Геннадьевна, человек от археологии далекий, потому что она тут же… нет, не спросила, а попросила:

– Расскажите…

– Культовые камни со следами якобы лап разных представителей животного мира встречаются довольно часто, насколько это определение – «часто» – можно вообще применить к культовым камням, – сухо и даже равнодушно начал Мишель. – Они когда более, когда менее узнаваемы. И медвежья лапа тоже встречается.

Мишель замолчал, выдерживая паузу. А когда снова заговорил, от сухого равнодушия не осталось и следа:

– Но медвежья лапа такого размера – явление уникальное. Видимо, поэтому и сохранились в народе предания о Чудо-Медведе… Ростом он был с гору, из пасти огонь, из ушей дым… и все такое, далее все по русским народным сказкам. – Мишель смеется. – А поскольку медведь этот роста был невероятного, то и вес у него был соответствующий, и потому где шел мишка – там огромные следы оставлял. Где приляжет – озерко образуется, где когти поточит или там пороет что – там овраги… А как рассердится на что-то – так камнями кидаться начнет. А в гневе мишенька страшен – опять же огонь, дым, когти раскаляются добела, да так, что камни прожигают. Вот один такой камень у нас и нашли.

Мы слушаем затаив дыхание, словно школьницы. Умеет Мишель картинку нарисовать.

– Это одна история, другая про Медведя-защитника. Напали враги на поселок, не справиться было с ними местному населению, и тогда вышел из леса Чудо-Медведь – огромный, огонь из пасти и далее по тексту. – Мишель усмехается. – Схватил огромный камень – валун и изо всех сил бросил во вражеское войско. Те испугались да бежать. И с тех пор камень лежал на границе поселка, охраняя его. А враги к поселку больше никогда не подступали.

– Камень-защитник. Оберег, – я киваю, – пограничный столб в своем роде.

– Да, – соглашается Мишель, – но это еще не все. Камни такие считались защитниками не только от врагов, но и от злых духов.

– Ну, это понятно, – я почти отмахиваюсь, – все обереги несли такую магическую нагрузку.

– А между прочим, камни и правда реагируют на злые помыслы. – Мишель говорит серьезно, и я с удивлением смотрю на него. – Говорят, что если на камень попытаться навести порчу, то он начинает защищаться.

– Мишель, ты это сейчас серьезно? – я пытаюсь слегка образумить увлекающегося рассказчика, так ведь недолго и в Бабу-ягу поверить.

– Если оберег почувствует, что его хотят использовать в недобрых целях, – не реагирует на мои слова Мишель, – то он раскаляется, концентрируя всю свою энергию, становится горячим-горячим, а потом резко выбрасывает ее на негодяя, и тот либо заболеет, либо вообще умрет. А камень после этого становится ледяным.

Все это Мишель произносит на одном дыхании, совершенно не обращая внимания на мои колкости.

– А что, меняют же некоторые камни свой цвет в зависимости от состояния здоровья человека, и даже от настроения, – довольно неожиданно поддерживает Мишеля Зинаида Геннадьевна. – Может, и тут что-то есть…

Я лишь пожимаю плечами в ответ. Не сказать, что я совсем уж не верю в мистику, экстрасенсов, биополе и тому подобное. Что-то в этом мире не всегда понятно. Но так вот безоговорочно поверить, что камень, пусть и с царапинами, сам по себе может убить кого-то, пусть и плохого, – извините, в такое я поверить не могу.

Мишель тем временем отодвинул чашку и вздохнул.

– Это почти веселые истории, с положительным акцентом как бы.

– А что, есть и с отрицательным? – Я понимаю, что Мишель специально интригует нас, но удержаться не могу. Пусть я ему немного подыгрываю, лишь бы рассказал.

– Да, к сожалению. Медведь остается тот же – ростом с гору, с огнем и дымом, только герой он не положительный, а отрицательный. Медведь-людоед.

– Лучше бы ты с плохого начал, – ворчу я, – а хорошим закончил.

– Что, Ксения Андреевна, привыкли к хеппи-энду? – Мишель чуть ли не грозит мне пальцем. – А в жизни все переплетается, – назидательно произносит он, – из плохого нужно просто делать правильные выводы…

– Ладно, ладно, хватит, – довольно бесцеремонно перебиваю его я, – все выводы сделаем, всех перевоспитаем, и вообще рассказывай давай.

– Да я, честно говоря, и сам эти истории не очень люблю. Медведь-людоед – это что-то противоестественное…

– А огонь из пасти – очень естественно, – не удерживаюсь я от сарказма, это ему за нравоучения, – и камень, сам собой раскаляющийся…

– Огонь – это художественный прием, – почему-то «ведется» Мишель, – а людоедство – это сами люди и придумывают. Чтоб пострашнее.

– Конечно, придумывают, – опять поддерживает Мишеля Зинаида Геннадьевна, – а как детишек еще удержать, чтобы в лес одни не шастали? По болотам разным да трущобам.

– Вот-вот, – подхватывает Мишель, – в воспитательных целях, так сказать.

– Ладно, – соглашаюсь я, – я же не спорю, просто шучу. Так что там про камень?

– А камень в таком случае – жертвенный. Якобы для того, чтобы Медведь-гора на поселок не нападал, не разорял дома, не воровал детей и девушек, раз в год приносили ему жертву. Может, барана, может, человека – в зависимости от степени тяжести душевного заболевания рассказчика. – Мишель говорит зло и даже с презрением. – В общем, убьют жертву, на камне разложат, чтобы кровь по желобкам стекала…

Мне становится нехорошо. И даже не от натуралистичности описания, а от того, что я вспомнила, как Стас говорил мне почти те же слова, когда рассказывал о колдовской силе камня.

– Мишель, а откуда ты все это знаешь? – Я перебиваю его почти резко, поэтому пытаюсь смягчить вопрос. – Прости, конечно, но…

– Легенды эти по деревням до сих пор ходят, – Мишель не обижается нисколько, – мы же когда обследование по районам делаем, не только съемкой занимаемся.

Да, это я знаю, сама с института в экспедиции ездила. Это у нас называлось «археологическая разведка». Приезжаешь на место, на край деревни, несколько человек идут по окрестностям, по лесам, по полям: посмотреть, полазить – может, курган какой найдется или площадка среди леса ровненькая – не иначе городище или селище… А двое – по домам с вопросами. Старожилов расспрашивать – нет ли поблизости места, которое неизвестно почему зовется «городок», или «камни», или «могилы»… и тому подобное. Мы с подружкой любили именно опрашивать, да и получалось у нас это лучше всего. Умели мы разговорить стариков. В руках у нас блокноты, на одном плече – нивелир, на другом планшет с картой, в кармане удостоверения Государственной археологической экспедиции. Видно, что люди работают, причем не просто работают, а наукой занимаются. Встречали нас всегда хорошо. И рассказывали, и даже провожали до места, нас заинтересовавшего, и накормить всегда пытались, хотя наш начальник и ругался, если мы продукты приносили в лагерь. Мы, дескать, на службе, нечего попрошайничать. Да кто ж попрошайничал-то? Люди сами старались угостить. «Вы небось, девоньки, до вечера голодные ходите? – спрашивает бабушка какая-нибудь. – А вечером в палатку? И ночуете в палатках? А едите что? Консервы? Деточки мои, да возьмите хоть молочка – свеженькое, только надоила…» И сметанки «криночку», и яиц «только из-под курочки», и капустки «прямо с грядки»… В общем, иной раз наш начальник, высаживая нас с подругой около очередной деревни, командовал: «Продотряд – на выход!» А заменить нас не хотел – лучше нас никто с местными не говорил. Эх, золотое было время!