— Желаю успеха, Николай Александрович Фандорин, —сказала на прощанье Элеонора Ивановна с уже нескрываемым, хоть и мало понятнымехидством.

Ника ехидство заметил, но списал на старушечьи причуды. Ктому же был озабочен сложной этической задачей: как бы не нарушить закон и в тоже время не обмануть доверие клиента.

Спускался по лестнице, вздыхал. Проблема казалась ему оченьтрудной.

А между тем до столкновения с проблемой по-настоящемутрудной магистру истории оставалось максимум минуты три.

Во дворе люто палило солнце, согнав со скамеек всехпенсионерок. Грязный голубь безнадежно тыкался клювом в пересохшую лужу, мимопротащилась собака с высунутым языком, и лишь стайка девчушек самозабвеннопрыгала по расчерченному мелом асфальту. И жара им нипочем, а у кого-то вонсердечный приступ, подумал Николас, заметив припаркованный неподалекуреанимобиль.

Сел в свой раскаленный метрокэб, опустил стекла и включилвентилятор на полную мощность, чтоб поскорее продуть кабину. При повороте ключаожил приемник. Это было «Автор-радио», новая станция, которая в перерывах междусводками дорожного движения крутила авторскую песню.

Женский голос страстно и печально запел под гитару: «Тыговоришь — она не стоит свеч — игра судьбы — темны ее сплетенья…».

Фандорин тронул с места.

Чтобы выехать в переулок, нужно было миновать арку. Попав изярко освещенного двора в эту темную зону, Ника на всякий случай замедлил ход,потому что почти ничего не видел. И слишком поздно заметил, как от стеныотделилась узкая тень…

Нет, про отделившуюся от стены тень потом. Сначала нужнозакончить с Элеонорой Ивановной Моргуновой, чтоб больше уже не возвращаться кэтой неприятной во всех отношениях даме.

Про гостью Элеоноры Ивановны. А может, гостя. Или дажеГостя.

Через пол этак часика после того как ушел бестолковый дылда,в дверь 39-й квартиры позвонили.

Элеонора Ивановна долго не открывала, смотрела в глазок.Свет, что ли, на лестнице перегорел — темно там было, ничего, не видно.

— Кто там? — наконец спросила она. — Я жеслышу, как вы шуршите. Отвечайте, не то в милицию позвоню.

Тоненький голосок ответил:

— Открой, Лялечка. Это я, Светуся. Моргунова отнеожиданности стукнулась лбом об дверь.

«Лялечкой» ее уже лет пятьдесят никто не называл. С тех пор,как умерла Светуся, ее сестра, — утонула в озере. Никого Элеонора Ивановнатак не любила, как Светусю. Собственно, вообще с тех пор никого не любила.

И совершила потрясенная Лялечка невероятный поступок: снялацепочку и открыла дверь. Нашло на нее что-то такое, будто не в себе сделалась.

Ну в самом деле, не держать же Светусю на темной лестнице?

Кто-то вошел из темноты, и пахнуло забытым ароматом — духами«Красная Москва», но ничего толком рассмотреть Моргунова не успела, потому чтопроворная рука сдернула у нее с носа очки, а без очков Элеонора Ивановна почтиничего не видела — семь диоптрий плюс глаукома.

Попятилась она, совершила два противоположно направленныхдействия: глаза сощурила в щелочки (чтобы хоть что-то разглядеть), а рот,наоборот, широко раскрыла (чтобы закричать).

Кое-что разглядела. И лицо непроизвольно сделало обратнуюрокировку: рот захлопнулся, глаза же широко-широко распахнулись.

Это была не Светуся.

Светуся навсегда осталась двадцатидвухлетняя, с двумякосами. А это была старуха в таком же, как у Элеоноры Ивановны, балахоне, стакой же сумкой и в темных очках.

— Я пошутила. Я не Светуся. Я — Элеонора ИвановнаМоргунова.

В груди у старухи что-то хрустнуло, в глазах потемнело.

Неужели у меня такой противный, писклявый голос, мелькнуло вголове у пораженной Элеоноры Ивановны. То есть, не у меня, а у… Но как?Почему?!

Она допятилась до комнаты, чуть не споткнулась на пороге, ноустояла на ногах. Сделала еще несколько шагов и упала в кресло. На столикестоял стакан с валокардиновыми каплями, всегда наготове. «Выпей, скорее выпей»,подсказало судорожно бьющееся сердце. Но было не до капель — привидение вплылов комнату, село на стул в темном углу. И снова заговорило:

— Послушай, ты извини, что я Светусей представилась.Нужно было, чтобы ты дверь открыла. Я ведь, хе-хе, не Дух Святой сквозьдермантин просачиваться.

Моргунова встрепенулась.

— Я знаю, кто ты! — крикнула она дрожащимголосом. — «Послушай, ты извини» — с этими словами к Ивану Карамазовуобращается черт в девятой главе четвертой части «Братьев Карамазовых». У менягаллюцинация. Наверное, я упала в обморок, и ты мне мерещишься.

— Мне нравится, что мы с тобой прямо стали наты, — засмеялась галлюцинация, тем самым подтвердив догадку ЭлеонорыИвановны — уж это-то была дословная цитата из упомянутой главы.

У меня инсульт, вот что, подумала старуха. Всю жизньзанималась Федором Михайловичем, ничего удивительного, что мне такоепривиделось.

Или это инфаркт? Как сердце болит!

— Что ты так удивилась? Ты же всегда знала, что этимзакончится, старая чертовка.

— Ничего я не знала, — с трудом просипелаМоргунова, которой с каждым мгновением делалось всё хуже.

— C'est charmant, «не знала». Всего Достоевскогонаизусть выучила — и не знала? — Химера поднялась со стула, но неприблизилась, осталась, где была. — Ты не волнуйся. Я, может быть, сейчасуйду и дам тебе покой. Ты мне только ответь на парочку вопросов, и уйду.Ей-богу, уйду. Хе-хе…

Под тихий, будто шипящий смех незваной гостьи… то естьгостя… то есть Гостя Элеонора Ивановна потянулась дрожащей рукой за лекарствоми почувствовала: нет, не достать. Не хватит сил.

Ты говоришь: «Она не стоит свеч,

Игра судьбы. Темны ее сплетенья».

Но не бывает лишних встреч,

И неслучайны совпаденья.

«Автор-радио» успело пропеть одну строфу, прежде чем Николасвъехал в арку, полуослеп от темноты и проглядел, как от стены отделилась узкаятень.

Тень покачнулась, всплеснула руками. Упала прямо под колеса.

Визг тормозов.

Панический удар сердца о грудную клетку. Удар грудью о руль.Удар бампером в мягкое.