– Боже мой, – сказал старик и остановился. Он пробрался к середине дороги, ссутулился, и лицо стало бледным словно у мертвеца. Глаза блуждали по открывшейся картине, пытаясь связать все воедино. Он выглядел хрупким, одиноким и испуганным и, судя по всему, так себя и чувствовал. Такими были ее родители незадолго до конца: они ошеломленно смотрели на то, как мир вокруг превращается во что-то новое и ужасное.

– Это все из-за тебя, – сказал отец, будто она невероятным образом оказалась причастна к происходящему.

Микс подошла к старику и потянула его за локоть обратно, на относительно безопасный тротуар.

– В голове не укладывается, что это всего в паре кварталов от твоей квартиры, да?

Он сглотнул и кивнул.

– Но послушай меня, хорошо? Ты должен слушаться меня и делать то, что я говорю. Мы не выходим на дорогу и не шумим, а спокойно двигаемся вперед и стараемся не привлекать внимания. Если втянешь нас в неприятности – будешь спасать свою задницу сам, без меня. Понял?

Старик высвободил локоть из хватки. По крайней мере, у него хватило совести смутиться.

– Извини. Я впервые вернулся сюда с тех пор, как уехал. Тогда здесь… Здесь царил хаос. Творилась полная неразбериха.

– Да, понимаю.

Ей совсем не хотелось слушать его историю. Потому что история была у каждого. Трагедии быстро наскучивают.

Пустой Город был вовсе не городом. Раньше здесь находились городские кварталы Флеминг и Южный Кенсингтон, а новое название появилось несколько месяцев назад из-за пустоты. Каждое здание представляло собой оболочку, лишенную человеческого наполнения в результате эвакуации или действий Хирургов. Воздух здесь давно приобрел пепельно-серый оттенок, будто над районом нависла вечная туча, и он выползал за пределы пораженной территории, в город. Фонари не гасили ни днем, ни ночью, но не здесь. Электричество отключили несколько недель назад. Лишь из нескольких домов лился свет, и любому забредшему казалось, что там, внутри, некий трудяга без устали топит печь и продолжает свою тяжелую работу.

Ее старый дом находился менее чем в сотне метров отсюда. Однажды она вернулась, надеясь, что ничего не почувствует. Но эхо нелюбви звучало повсюду. Отголоски пережитых родителями невзгод, которые обратили их друг против друга и против собственного ребенка, доносились из разбитых окон.

Гибель дома стала его благословением.

– Там, впереди, будет много неприятного. Будет тяжело. Ты готов?

Старик скривился в отвращении:

– Вот уж наставлений от ребенка мне не хватало. Ты даже не представляешь, что я повидал.

– Ну, как скажешь. Только не истери. И не отставай.

Микс не хотелось оставаться в городе после заката. А до него часов пять. У старого недоумка будет куча времени, чтобы найти того, кого он ищет, или, что более вероятно, понять, что искать уже некого.

Тихо, но быстро они продолжали идти по тротуару. Ритмичный скрип несмазанных колес донесся из-за угла; ему вторило несколько тихих голосов, будто хор мальчиков тянул высокую ноту в унисон. Микс выставила руку, чтобы остановить старика. Должно быть, он не заметил и налетел на нее. Рука ощутила худую грудину и птичью хрупкость костей. Раскаяние поднялось из самых глубин души, словно давно засохший источник вернулся к жизни. Она не должна была ввязываться в безумную вылазку. Глупая девчонка, как сказал бы ее отец. Глупая работенка для глупой девчонки. Вся затея обречена на провал, да и он сам обречен. Следовало отказаться. Все равно потом нашла бы другого клиента. Хотя кому теперь нужен проводник в Пустой Город? Любителям адреналина? С такими точно не избежать проблем. Или религиозным фанатикам и художникам, услышавшим зов некой высшей силы, которая призвала их стать свидетелями происходящего в этом месте? Вторые гораздо хуже первых. Их нарциссизм раздражал по непонятным причинам. Пару недель назад она привела какого-то поэта в самое сердце Города и едва сдержалась, чтобы не ускользнуть, пока он с важным видом что-то яростно строчил в блокноте. Перед искушением устояла с трудом: она хотела проверить, как долго он будет кричать ее имя и как быстро до него доберется Хирург, чтобы убить или пустить тело на другие нужды.

Конечно, она его не оставила, но осознала, что внутри сидит дикий зверь, торжествующий всякий раз, когда природа добирается до самых слабых. Со временем она начала ценить зверя, потому что знала: он поможет ей выжить.

Оттого внезапные угрызения совести стали неожиданным и неприятным сюрпризом. Микс ждала, когда они утихнут.

Из-за угла здания показался нос тачки, затем – груженое тело на медленно вихляющих из стороны в сторону деревянных колесиках. На тачке кучей лежали серые изрубленные туловища – одно с двумя руками, другое и вовсе без, но каждое сохранило голову: закатившиеся глаза обнажали белки с лопнувшими капиллярами, ярко выделявшиеся на фоне серой бледности; из округленных губ исходила та самая совершенная нота, способная душераздирающей красотой тягаться с церковными песнопениями. Затем на дорогу вышло черное, голое, истощенное тело Транспортера, костей и хрящей которого хватало лишь для того, чтобы приводить в движение тачку и себя. Кожа на голове сморщилась, а иссохшая корона черных волос шелестела на ветру как солома. Существо повернуло голову, и второй раз за день они встретились взглядом. Но вдруг Транспортер остановился и наклонился вперед, будто старался запомнить лица или передавал увиденное далекому разуму по телепатическому каналу для нечисти.

Не сводя глаз с Транспортера, Микс протянула руку и схватила старика за запястье:

– Бежим.

Собака исчезла. Как только до Карлоса дошло, гравитация потянула его с удвоенной силой, а старость навалилась так неожиданно и с таким напором, что он приготовился умереть. Уставившись на кухонный пол, он пытался понять, как сильно ушибется при падении. А затем все же вытянул из-за стола стул и рухнул на него. В груди забурлила вселенская скорбь, слишком огромная, чтобы найти свое выражение. Она грозила разорвать его на куски.

Мария, нечесаная рыжевато-коричневая дворняжка с серой мордой и слезящимися глазами, прожила с ним пятнадцать лет. Они доживали век вместе. Карлос никогда не был женат. Он привык к одиночеству; сама идея партнерства вызывала беспокойство и скуку. Может показаться, что он всю жизнь боролся за независимость, но все совсем не так. С возрастом он становился более грубым и холодным, но не потому, что не любил людей, а потому, что не желал терпеть их чудачества. У него имелась своя теория о том, что с возрастом люди, подобно оставленным на солнце пластинкам, скукоживаются, и если так вышло, что рядом не было никого, с кем можно скукожиться на пару, то уже ни с кем не получится состыковаться.

Что ж, он старел рядом с прекрасной дамой Марией, а большего не желал, и больше никто ему был не нужен.

Когда во Флеминге впервые затряслась земля, а ночь наполнилась криками соседей и прохожих, Карлос и Мария встали на защиту квартиры. В тонких руках с пигментными пятнами он держал биту, а Мария, ощетинившись, рычала рядом. Она всегда была кроткой, пугалась гостей и от любого шума пряталась под кроватью, но в тот момент обрела твердость и стояла между ним и дверью, обнажив в оскале желтые зубы, готовая броситься хрупким старым телом на все, что могло прорваться внутрь. Ее поведение даже больше, чем доносящиеся крики, убедило его, что снующего снаружи нечто стоит бояться.