– Договорились. Мы можем уже пойти?

– Да, погнали. Где она может быть?

– Дома. Она вернулась домой.

Карлос назвал адрес. Она вздохнула.

– Слушай, старик, это здание выпотрошили. Там внутри ничего нет.

– Она там.

Микс кивнула, отворачиваясь от него, будто заранее признавала свое поражение.

– Как скажешь.

Впервые за несколько недель ощутив подступающую панику, Микс резко развернула старика, и они быстро зашагали туда, откуда только что пришли. По-хорошему, следовало бежать со всех ног, но он то ли не мог, то ли не хотел, а затем и вовсе высвободил руку. Ей ничего не стоило оставить его. Зверь внутри взволнованно засуетился.

Он решительно остановился, потирая запястье. В густом сером воздухе за его спиной виднелся Транспортер, который продолжал разглядывать их глазами без век, излучавшими тусклый желтый свет. Хор расчлененных тел держал ноту. Они и раньше поглядывали на нее, но еще ни один не останавливался, чтобы так внимательно рассмотреть. Она подумала о ноже в рюкзаке. Детская игрушка. Какая глупость! Все, что она может, – выпотрошить старика и бросить его тварям, чтобы выиграть время и спастись.

– Куда ты? – спросил он, не пытаясь сбавить голос.

Эхо поскакало по пустой улице и вернулось искаженным отражением.

Ухожу, хотела ответить она. Мы уходим. Но вместо этого сказала:

– Придется идти в обход. Не отставай.

Микс – не пустоголовое дитя. Ей заплатили за работу, и она ее сделает. Справится.

– Хорошо, – сказал он, впервые выказывая уважение.

Ускорив шаг, он нагнал ее.

– Я думал, ты решила меня бросить.

– Да пошел ты. Не собираюсь я тебя бросать.

В голосе слышались слезы, Микс злилась на себя. Глупая девчонка – так и есть.

Они прошли к началу квартала, свернули за угол и двинулись по длинному маршруту к нужному адресу. Микс то и дело оглядывалась, будучи уверена, что их преследуют, но Транспортер не показался.

Улицы успели измениться с ее последнего визита пару дней назад. Транспортеры толкали тачки с человеческими останками от одного и того же дома и развозили гниющие груды по всему Пустому Городу, чтобы Хирурги сшивали ужасные, только им понятные комбинации. Через улицу тянулась гирлянда туловищ, подобная той, которую они недавно видели, и каждое тело пело свою ноту; рядом с ними колыхались огромные натянутые куски кожи с отверстиями разного размера и рисунка, словно кто-то шилом продавил азбуку Морзе; скелетообразные конструкции, созданные из сотен пересобранных людей, выстроились между зданиями в виде громадных неподвижных колес, похожих на шестеренки безумного двигателя. Колеса собирались в спешке: на костях блестела кровь и куски мяса. Существа трудились, их глаза горели как устья печи, а воздух становился холоднее.

Микс остановилась и заглянула за угол здания, которое когда-то было круглосуточной аптекой. Кровь забрызгала окно, и внутри ничего нельзя было рассмотреть. До нужного старику адреса оставалось чуть больше квартала. Его дом находился в эпицентре пострадавшего района. Так близко она еще никогда не подбиралась.

Даже если старику не понравилась ее заминка, он не сказал ни слова. Лишь прислонился к стене и тяжело дышал. Его взгляд затуманился, и Микс не знала, осознаёт ли он происходящее вокруг.

– Ты там как, живой?

– Кажется. Теперь уже сложно сказать. – Он сделал неопределенный жест рукой. – Что это такое?

– Черт, а я откуда знаю? Очередной кошмар, наверное. Ты ведь многое повидал, не узнаешь, что ли?

Когда он не ответил, она спросила:

– Ну, что, увидел, что хотел?

– Ты о чем?

Она указала вперед, на то, что раньше было его домом. Иссохшие тела Транспортеров входили и выходили из него будто по часам.

– Там никого не осталось, старик. Теперь это гребаный Центральный вокзал.

– Нет. Она там.

На мгновение от ярости Микс лишилась дара речи. Степень его неведения и слепая вера в абсолютно невозможное превратили отчаяние в настоящее безумие. Вероятно, он давно лишился рассудка, и это их погубит. В лучшем случае, они умрут. Зверь внутри зарычал. Она была готова спустить его с цепи.

Плевать на старика – он сам виноват в том, что с ним случится, – она готова сделать то, что раньше не решалась: развернуться и уйти. Любопытство смешалось с ужасом. Да, она всегда с гордостью представляла, как без колебаний так и сделает, если потребуется, но теперь, когда момент настал, она боялась, что после этого ее жизнь уже никогда не будет прежней. Микс прижалась лбом к стене, закрыла глаза и прислушалась к странным звукам, с которыми творилась новая архитектура плоти: великолепные ноты, трепет флагов, глухое громыхание костей на ветру. Все это напоминало настройку инструментов в школьном оркестре перед концертом. Старик тяжело и быстро дышал рядом, тратя остатки запасов энергии для последнего путешествия.

– Кто эта Мария? Жена? Дочка?

– Нет. Моя собака.

На секунду ей показалось, что он ответил на другом языке. Потребовалось несколько минут, чтобы перевести фразу и понять ее значение. Когда у нее получилось, последний оплот сопротивления рухнул и она рассмеялась. Тихим, почти отчаянным смехом, который невозможно остановить. Прижавшись лицом к каменной стене, Микс смеялась сквозь стиснутые зубы.

Смеялась над бессмыслицей.

– Мария – моя собака, – ощетинился он. – И мой единственный друг. Я верну ее домой.

– У тебя больше нет дома, – ответила Микс.

Смех иссякал, вырываясь рваными вздохами; его место заняла огромная печаль, которая, казалось, не опустилась на нее, а проросла изнутри, как часть тела, печень или селезенка. Наверное, она ненавидела старика, но ощущения не поддавались описанию. Чувство было сложным, ужасным и неизвестным, так что «ненависть» – слишком простое слово для происходившего в душе. Если бы ей довелось любить ребенка, не познавшего горя и все еще верящего в добро, может, это чувство было бы ей знакомо. Но Микс не знала материнства и к тому же ничего не помнила про любовь.

– Собака, – повторила она.

Старик стоял рядом, пока вокруг в настроенном жалкими слугами хаосе резонансов расцветал Ад, и выглядел так, как должен выглядеть увядающий старик, для которого единственной родной душой на свете был домашний питомец. Пускай дерзит в ответ, сколько заблагорассудится, но в глубине души он знал правду, которая разрушала его, подобно тому, как ветер развеивает песчаную дюну.

Где-то там, в кровавой мешанине костей и плоти, а может, и среди бормочущих лиц, приклеенных к стене слизью из легких Хирургов, были ее родители. Их языки продолжали источать холодную злость, а презрение и неприязнь приводили в движение разорванные мышцы содранных лиц. Она четко и ясно слышала их голоса.