– Я знаю. Их искать никто не будет… Абраша! Найди их! Прошу тебя! Ради меня. Нет! Ради Мишеньки! Найди! Ты найдешь!

Оба стояли, пряча глаза. Оба плакали, как плачут мужчины.

Поезд медленно отошел от перрона, унося в себе два разбитых сердца и потерянные жизни. Так закончилась одесская жизнь семьи Аксельман.

Спустя годы мои родители нашли Давида Яковлевича его жену в Нью-Йорке. Эта была бледная тень тех людей, которых мы знали. Два сгорбленных старика. Наши семьи были знакомы 40 лет, а говорить было не о чем. Их ничего не интересовало, им ничего не нужно было. Они просили у бога только одного – быстрее умереть.

После отъезда семьи Аксельман из Одессы, мы неделю дома почти не разговаривали. Все были в подавленном состоянии. Маму часто можно было увидеть с покрасневшими глазами. Папа молчал, и напряженно о чем-то думал. Я сам был впервые в таком положении. Со мной раньше подобного не случалось. Жадность к жизни всегда клокотала во мне. Все время я куда-то стремился, куда-то спешил. Жизнь, ведь, уходит! Но тут я впервые почувствовал запах смерти. Вот был человек, и нет его. Раз, и все! Первое время я был в уверенности, что этого не может быть. Это какая-то ошибка. Ерунда. Сейчас раздастся звонок, и в трубке прозвучит Мишкин голос. Он, слегка картавя, скажет:

– Привет! Мороженого хочешь?

Я даже знал, что отвечу:

– Привет! А сказали, что тебя убили!

– Да ты их больше слушай. Собирайся. Я сейчас зайду, – ответит Мишка.

Но дни шли за днями, а Мишка не звонил. В один из таких дней, папа вдруг спросил меня:

– Ты сейчас чем занят? Не хочешь прогуляться?

– Хочу.

– Ну, тогда пошли. Пройдемся.

– А куда?

– Да пошли. Тут недалеко. По парку погуляем.

Мы вышли из дома и направились в сторону Греческой площади. Папа все молчал. Видно было, что он напряженно что-то обдумывает и рассчитывает. В такие моменты он мог разговаривать сам с собой или неожиданно ускорять шаг. В одном месте отец резко свернул. Я еле поспевал за ним.

– Па! Что такое? – спросил я.

– Ша! Тихо! – коротко ответил отец.

Мне показалось, что папа нюхает воздух. Он вертел головой, осматривался. Потом стал буравить взглядом асфальт.

– Пойдем! – неожиданно сказал папа.

Вскоре мы вышли на Проспект Мира. На скамьях под деревьями сражались шахматисты. Мы прошли мимо них, и через несколько метров папа остановился. Он смотрел себе под ноги, шел вперед, потом пятился, натыкался на прохожих и забывал извиняться. На нескольких досках прервалась игра. Папу это не волновало. Это был тот редкий случай, когда ему было все равно, что о нем подумают люди. Он напоминал мне охотничьего пса, взявшего след. На самом деле, почти так оно и было. Папа, каким-то только ему известным чувством, безошибочно нашел место убийства Миши. Милиция этого не смогла. Она ориентировалась на следы крови, на показания свидетелей. Но это все было рядом, но не там.

Папа подошел к шахматистам. Казалось, что он интересуется игрой. Молча, переходя от скамейки к скамейке, от доски к доске, он наблюдал. Это было странно, потому что папа в шахматы не играл. Мне оставалось только прикрутить дыхание, и смотреть. Наконец папа что-то решил, или нашел. Он замер возле одной из шахматных досок. Партия завершилась. Отец с улыбкой подошел к победителю.

– Я очень извиняюсь! – сказал отец. – Поздравляю! Красивая была игра.

– Да, – с гордостью ответил шахматист. – Сицилианская защита!

– Я так и понял, – сказал папа. – А скажите, вы тут часто играете?

– Ну… пару раз в неделю. Я знаю…? А что такое?

– Да нет. Ничего. Просто интересуюсь.

– Может, хотите сыграть?

– Не. Спасибо. Я не умею.

Шахматист был обескуражен. Ему уже казалось, что он нашел человека, понимающего толк в игре. Тем более, папин нос и картавость давали к этому все основания. Но, нет. Он ошибся. Возникла неловкая пауза.

– Меня зовут Моисей Аронович, – протягивая руку для приветствия, сказал шахматист.

– Абрам, – представился отец. – А это – мой сын. Младший.

Я подошел к человеку и поздоровался.

– В какую школу ты ходишь? – спросил он меня.

– В восьмидесятую.

– А-а! Знаю. Неплохая школа. Как учишься, не спрашиваю. Вижу. Молодец! Умеешь играть?

– Нет, – ответил я.

– Это плохо. Надо научиться. В жизни может все пригодиться. Присаживайся.

Моисей Аронович повернулся к отцу.

– Скажите, Абрам, а чего у меня такое ощущение, что вы мне хотите что-то сказать? Не знаете?

– Знаю. Я таки хочу вам шё-то сказать. И не то, шёбы сказать, а спросить. Если вы не против, конечно.

– Да, да. Прошу. Я весь здесь.

Папа присел с ним рядом на скамейку, и начал разговор.

– Моисей Аронович! Я сразу оговорюсь, шё мои вопросы вам могут показаться удивительными. Так я очень извиняюсь.

– Не извиняйтесь. Я когда-то был учителем в еврейской школе. Надо еще что-то объяснять?

– Уже нет, – смеясь, сказал отец.

– Ну, так, прошу.

Отец сделал паузу, и начал.

– Я перейду сразу к делу. Не будем, как говорится, тянуть кота за хвост. Тут пару дней назад случилось несчастье.

– Вы, какое несчастье имеете в виду?

– Я имею в виду убийство. Тут парня молодого убили пару дней назад.

– Так вы что, из милиции? – опешил Моисей Аронович.

– Нет. Я не из милиции. Просто родители погибшего – наши друзья. Они попросили меня опросить тут людей, кое-что выяснить. Может, кто-то шё-то видел, или слышал.

– Теперь я уже извиняюсь, – сказал шахматист. – А чего это они именно вас попросили? Вы что – Шерлок Холмс? Тут милиция уже ходила, спрашивала. Что-то там мерила, фотографировала.

– Нет, нет. Я – не Шерлок Холмс. Меня даже зовут по-другому. Люди меня попросили, потому что они уезжали. Некому ходить в милицию, и узнавать, что да как.

– Люди уехали, в смысле… уехали?

– Ну, да.

– Понятно. Ну и раз вы задаете мне такие вопросы, так значит что-то тут не то. Милиция, видно, не очень быстро ищет. Или вообще не собирается искать? Или ищет, но не может найти. А?

– Моисей Аронович, вы, наверное, математику преподавали?

– …и астрономию.

– Я так и подумал. Что и астрономию.

– Чего?

– Логика и хватка.

Математик пристально посмотрел на отца.