снова открыл. Флавий поднял голову от свитка и рассмеялся.

– Ты спал один удар сердца – сказал он. – И как долго ты еще сможешь не спать?

– Достаточно долго! – рявкнул кимвр.

Слуги суетились болтали, восклицали, получая необычные приказы и распоряжения. Об этом будет гудеть весь муравейник, думал Эодан; мозг его с трудом работал от усталости. Кто-нибудь из важных римлян услышит об этом и заинтересуется. Но это неважно. К этому времени он уже будет в море, и никакое послание его не догонит. А когда он выедет из города Массилия, когда под ним будет седло, а за ним несколько запасных лошадей, он в дороге до Аквитании обгонит всю римскую армию.

В середине дня на четырех колесницах выехали в Остию. Флавий правил одной – лихо и искусно. Эодан стоял за ним, держась за подпрыгивающую гремящую колесницу, не уверенный, что сможет выхватить меч и не потерять его. Викка и Фрина следовали за ними во второй колеснице. Кимврская девушка держала хлыст и узду; она никогда раньше не правила таком фургоном, но не отставала от Флавия; оглядываясь, Эодан с замирающим сердцем видел, что она улыбается. На следующих колесницах были по одному вознице и необходимый багаж, а также кошельки, набитые золотом, чтобы проехать по землям, где золото обладает большей властью, чем железо.

Даже в эти дни умирающей республики, когда богатство открыто себя демонстрировало, на дороге в Остию не бывало таких поездок. Возчики, всадники, пешеходы, носильщики, погонщики ослов, люди в дверях таверн, в окнах домов и у высокомерных ворот, матрона в носилках и все ее носильщики, ребенок, рабочий, старик нищий – все глазели на четыре колесницы, первой из которых правит римлянин, а второй – светловолосая иностранка. Ну, пусть они тоже поговорят об этом, думал Эодан. Он хотел бы, чтобы у Рима осталась память о его проезде.

Хотя дорога широкая и хорошо вымощенная, предстояло проехать немало миль. Один раз остановились, чтобы сменить лошадей. На улицы Остии выехали уже после наступления темноты. Зажгли факелы, лошади спотыкались на булыжниках. Флавий, разгоряченный, посмотрел на Флавия и улыбнулся.

– Спасибо за отличную поездку! Пойдем в гостиницу?

– Нет. – Трудно было думать ясно, когда голова забита песком. Но каждая остановка, каждый новый человек, с которым они разговаривают, – это дополнительная опасность. – Немедленно поднимемся на борт.

Флавий щелкнул языком, но повернул колесницу к гавани. Здесь едва хватало света от фонарей в гавани и от маяков, чтобы Эодан увидел мир кораблей. Их снасти запутывали небо. Многие были освещены факелами или огнем в котлах, чтобы рабы могли продолжать погрузку. То же самое было на галере, которую они искали.

Галера поистине маленькая и некрасивая. Побитая, нуждающаяся в свежей покраске, пахнущая смолой и рабством. Маленькая бронзовая фигура на носу так проржавела, что было непонятно, кого она изображает. В борту десять отверстий-портов, из которых должны торчать весла; сквозь них доносится звон цепей и звериный храп. Фрина подавилась от вони. Вверх и вниз по трапу двигались ряды почти обнаженных портовых грузчиков, неся корзины, которые будут размещены в трюме; надсмотрщик с хлыстом и вооруженные стражники наблюдали за их работой. Невысокий смуглый бородатый мужчина подошел раскачивающейся походкой, по-медвежьи поклонился и сказал, что он Деметрий, капитан корабля. Он не ожидал так рано своих достойных пассажиров.

– Отведи нас в нашу каюту, – сказал Флавий. – Мы отдохнем несколько часов до отплытия.

– Шум, господин, – сказал капитан. – Боюсь, уснуть вам не удастся.

Эодан ошеломленно осмотрелся. Такого он не ожидал… если этот Деметрий что-то заподозрит… что делать, что делать?

Флавий подмигнул и показал на Викку и Фрину.

– Я не сказал, что мы будем спать, капитан.

– О, – завистливо отозвался Деметрий. – Конечно.

Они поднялись на палубу. На высокой корме рулевое весло; форштевень поднят вверх, как бьющийся хвост. Немного ниже бак, и на нем грубая палатка для офицеров. Свободные от вахты матросы будут, как всегда, спать, конечно, на открытой палубе. Посредине корабля единственная мачта, а под ней непрочная каюта, куда слуги уже уложили багаж Флавия. Каюта без окон, хотя в щели проходит холодный воздух, и совершенно пустая, только на полке маленький бог моря.

Деметрий поклонился в двери.

– Спокойной ночи, благородный господин, – сказал он. – Надеюсь, плавание будет приятным.

Флавий снисходительно улыбнулся.

– Я в этом уверен.

IX

– Что ж, – сказал римлянин, когда они сели за закрытой дверью. Он улегся на один из матрацев, лег, как мальчишка, на живот, и потянулся за кожаной бутылкой доброго вина. С улыбкой посмотрел на остальных. – Пока, друзья мои, все прошло хорошо. Отметим этот взаимный успех?

Эодан развернул плащ и положил меч на колени. Его левая рука затекла и болела: он очень долго прижимал ею меч к своим ребрам, много часов. Покрасневшими глазами мрачно посмотрел на своего врага и сказал:

– Я отмечу твоей кровью только твой призрак, ничего больше.

Фрина обхватила колени, ее маленькое лицо казалось измученным.

– Флавию лучше все плавание не выходить из каюты, – сказала она. – Он может пожаловаться на морскую болезнь. Двое из нас всегда должны быть с ним и не спать.

– О, хватит одного, – сказал Эодан. Ему казалось, что у него заржавели челюсти. – Остальные могут спать здесь же, но проснутся, если их позвать.

– Свяжите его, – робко сказала Викка.

Флавий приподнял брови.

– Если какой-нибудь матрос заглянет и увидит меня связанным… – сказал он.

– Верно. – Голова Эодана опустилась. Он рывком снова поднял ее. – Верь нашим обещаниям, римлянин, как верил раньше, и ты снова увидишь Рим.

Флавий налил себе вина.

– Ты правда в это веришь? – легко спросил он. – Я в этом сомневаюсь.

– Я обещал.

– Много ли будут стоить твои обещания, когда мы доберемся до земель, где я не буду вам нужен как щит?

Через край своей чаши Флавий откровенно взглянул на Викку. Краска медленно поднялась по ее горлу и щекам. Она забилась в угол, подальше от всех, но смотрела на Флавия.

– Я не думал, что ты сможешь пройти так далеко, – продолжал Флавий. – До сих пор тебе везло…

– Со мной была Сила, – сказал Эодан и коснулся лба, где под грязной повязкой у него священный трискеле.

– Ты можешь так думать. Но какой просвещенный человек способен серьезно воспринимать этих детей-переростков на Олимпе? – Римлянин кивнул Викке. – Мы с тобой время от времени об этом говорили. Помнишь? Когда ты рвала цветы жасмина…

– Молчи об этом, или я забуду свое слово! – взревел Эодан по-кимврски.

Викка еще больше прижалась в углу и подняла руку, словно отражая удар.

– Как