Жила-была девушка. Даже девочка. Закончила школу. Году эдак в шестьдесят четвертом. То да се, развенчание кукурузы… Спустя три-четыре годика пламенные юноши перестали читать ей стихи вечерами на парковых скамейках. Нашли себе помоложе. Спустя ещё года два девочка оказалась никому не нужна – не то чтобы самому обаятельному и привлекательному, но хотя бы который не слишком уж часто выпивал. Тем более – мама зудела.

Годы прошли, и превратилась эта девочка…

Марья Антоновна оторвала усталый взгляд от очередной бумажки с пенсионерскими трудно разбираемыми закорючками, получила деньги.

Отсчитала сдачу и неприятным, севшим за день голосом рыкнула:

– Следующий.

Благообразный дедушка прозрачными от ветхости пальчиками в бурых старческих веснушках сгребал с прилавка три синенькие бумажки. А в это время Марья Антоновна, радуясь минутной паузе, перевела взгляд поверх деревянной, вытертой ладонями посетителей стойки, поверх немного пыльного стекла с читаемой справа налево черно-смоляной надписью «КАССИР» и широкой бойницей для общения с клиентами, поверх сопящей очереди – туда, где за распахнутой настежь и зафиксированной половинкой ноздреватого кирпича дверью сберкассы клонился к закату постылый рабочий день. Где её ждал ежевечерний моцион по супермаркетам.

Сегодня она купит не ножки Буша, а треску.

Зря она стала работать в центре, рядом с Красной площадью. На окраинах все дешевле. И потом, здешние старички – в прошлом начальнички, с такими следует повежливее, не то начнут донимать жалобами сановитых друзей детства.

Внезапно взор Марьи Антоновны споткнулся о молодого симпатичного (ах, где мои семнадцать лет?) человека, одетого в очень представительный, сразу видно, что импортный, серый костюм. Молодой человек вел себя странно.

В очереди он не стоял и, кажется, не собирался её занимать. Он не интересовался курсами валют. Он остановился у доски с «наглядной агитацией», где изо дня в день засиживались мухами плакаты вроде «Потому что сто долларов – это всегда сто долларов», и аккуратно, ногтями, принялся выдирать кнопки, фиксирующие на доске одну из глянцевых листовок.

Сердечко Марьи Антоновны екнуло. А вдруг это ограбление? Ее ведь ещё ни разу за почти тридцать лет монотонной работы не грабили. Конечно, такой приятный молодой человек не станет стрелять в усталую женщину. И она не настолько глупа, чтобы давать повод.

Чуть ли не в лицо Марье Антоновне ткнула счет за телефон полная, распаренная многотрудным ожиданием своей очереди старуха в очках на резинке. Скоро и я превращусь в такое чудовище, мельком подумала Марья Антоновна и склонила голову, надеясь не только искоса досмотреть странные манипуляции молодого человека, но и найти в них смысл.

Ах, как хочется, чтобы это все-таки оказалось ограбление! Ну же, молодой человек, смелее доставайте из-под полы пистолет, стреляйте в потолок и запрыгивайте на стойку, как это делал обаяшка Патрик Свейз в фильме… в фильме… как же он назывался-то? Ну, про этих, которые на досках по волнам катаются. Вы обязательно должны заявить: «Спокойно, это ограбление! Всем на пол, вашу мать!», а потом приставить ствол к затылку потянувшегося к тревожной кнопке старшего кассира Владислава Петровича, за то, что он вечно старается переложить долю своей работы на подчиненных, и вкрадчиво спросить: «Ты что, герой?..»

Анатолий наконец отодрал глубоко впившуюся в доску последнюю кнопку, снял плакат с рекламой международной платежной системы VISA International, аккуратно свернул плакат в трубочку и большим пальцем честно вогнал назад в дерево освободившиеся кнопки. Одна, две, три, четыре.

После чего он, естественно, заметивший внимание кассирши, подмигнул ей и приложил палец к губам: пусть это останется нашей маленькой тайной.

Кассирша открыла рот, но не крикнула, а хлопнула челюстью, как аквариумная рыба. Она боялась навредить молодому человеку, потому что у неё было доброе сердце.

– Вы деньги примете, или что? – сварливо поинтересовалась баба в очках на резинке, и Марья Антоновна отвела взгляд от молодого симпатичного.

Хутчиш вышел на улицу. Вздохнул, выгоняя из легких влажную духоту сберкассы, поднял глаза. Кажется, дождик собирается. По низкому небу от краев к центру сползались тучи, царапаясь о кремлевские башни. Теснясь и толкаясь, как посетители в сберкассе. Пухлые, мутно-серые, похожие на подушки и одеяла в мятых, несвежих наволочках и пододеяльниках.

Анатолию сегодня дождь был нужен, как амулет искателю целебных кореньев. Дождь должен был обернуться его оружием. Но оттого, что приходилось опираться не на точный математический расчет, а на эфемерный прогноз метеорологов, Хутчиш испытывал недовольство собой. Настоящий воин никогда не станет полагаться на изменчивую погоду. Настоящий воин не ступит на тропу войны, пока не соберет запас пеммикана[6], не проверит, крепки ли мокасины, поет ли тетива лука. Хотя были в этой неопределенности и свои приятные стороны: не надо действовать по заранее разработанному плану, скучая, делать заранее просчитанные шаги, отвечать на заранее предсказанные ходы противника, а можно фантазировать, импровизировать, на ходу выстраивать поведение.

Поэтому внешне Анатолий был спокоен, как сытый питон. Ни один мускул не выдавал бурю противоречивых чувств в его душе.

Он обвел глазом улицу в надежде присмотреть себе какое-никакое укрытие от грядущего дождя и вздохнул второй раз. С досады. Его засекли. Засекли на четвертой сберкассе. Он же рассчитывал, что успеет обойти хотя бы десяток.

Шагах в тридцати впереди, у красно-белого, похожего на гигантскую урну киоска «Кока-колы» споткнулся на месте и тут же замер, уткнувшись в ценник, кургузый толстячок с гипсовым слоеным пирогом на левой руке.

Тучи собрались в тесный кружок, словно разыгрывающие мяч игроки регби. Шпик заставлял себя думать о чем угодно, только не об искомом субъекте. Слежка – дело тонкое. Поэзия косых взглядов, танец неприметных движений, гамбиты предугаданных ходов. А под занавес – аплодисменты купюрами.

– «Спрайт», будьте добры.

Спрятав платок, толстяк здоровой рукой протянул юной продавщице скомканную пятерку и покосился в сторону сберкассы. Заметил или не заметил? Интересно, что он делал в сберкассе? Может, встречался с сообщниками? И что это за белая палка у него в руках? А может, у него в сберкассе явка? Не забыть бы отметить в отчете.

Агент наружки Дмитрий Умкин (по кличке «Умница», как же иначе?) потянулся за сотовым телефоном, вчера выданным под расписку и сегодня втиснутым в задний карман джинсов. Неудобно как с одной рукой-то…

Рука замерла на полпути.

А вдруг субъект засек слежку? Ведь предупреждали, что он крайне опасен. И невинное движение руки может принять за попытку достать пистолет. И начнет пальбу. А попасть в толстяка Умкина проще простого. Как некстати вчера он по настоянию жены затеял ремонт нужника на даче!