— С удовольствием.

Они двинулись по улице вместе; Айрленд шел чуть впереди, будто показывал Мэри дорогу. Вдруг она громко рассмеялась:

— Я даже без шали; наверно, вы приняли меня за беспутную девку. Еще и волосы растрепаны.

— Что вы! Как можно!

Некоторое время они шли молча, и Мэри постепенно успокаивалась.

— Люблю ветер, его порывы, его напор, — сказала она наконец. — Видите, как от него дрожат стекла? — Под покровом окутавшей город тьмы Мэри чувствовала себя в безопасности; ей было покойно в этом пепельно-сером воздухе. — Лондон вас ведь тоже заворожил, мистер Айрленд.

— Как вы догадались?

— Вы тут выжили.

— Да, выжил.

— И гуляете по ночам.

— Не могу заснуть. Слишком взволнован.

— А можно спросить — отчего?

— Я намеревался завтра зайти к вам, показать мою находку. Сейчас время неподходящее…

— Время всегда подходящее.

— Могу в двух словах изложить суть. — Он с удовольствием подставил лицо ветру. — Я нашел стихотворение Шекспира. Неизвестное. Его еще никто не видел. И не читал.

— Неужели правда?

— Чистая правда, мисс Лэм. Прошлой ночью наткнулся на него среди других бумаг.

— Очень хотелось бы взглянуть. Тотчас же.

— Прямо сейчас?

— Ну да.

Вот где спасение от ее мытарств. Перенестись в другую эпоху — пусть всего на миг — уже означало бы, что она не обречена жить в заточении, в узилище. Верно, для того она и сбежала в ночную тьму.

— Я его с собой не взял, — словно извиняясь сказал Айрленд. — Оно лежит у меня дома.

— Позвольте мы сходим к вам!

— Уже очень поздно. Впрочем, если вы не видите в том ничего предосудительного…

— Ни в малейшей степени.

И они направились на Холборн-пассидж, до которого было рукой подать.

— Я не сразу и понял, какое сокровище откопал: так, исписанный клочок бумаги, оторванный от большой страницы. А вот когда вгляделся внимательно… — быстро говорил Уильям. — Почерк очень мелкий, я его и признал-то не вдруг. И написано не в стихотворной форме, а подряд, во всю ширину страницы, понимаете? Для экономии места. Но тут мое внимание привлекла буква «с», очень своеобразная, и я вспомнил, где видел ее прежде. Почерк бесспорно его.

— А о чем стихотворение?

— Оно небольшое; сетования влюбленного. Подождите, пожалуйста, минутку, мисс Лэм.

Они уже подошли к книжной лавке. В окнах не было ни огонька. Уильям отпер дверь и вскорости вернулся с лампой в руках.

— В добрый час при свете лампы,[71]— прошептала Мэри.

— Точно. Настоящее приключение. — Однако лицо его в бледном круге света казалось взволнованным и смущенным. — Моя комната на втором этаже. Пожалуйста, ступайте как можно тише. Спальня отца как раз над моей.

Он повел ее по сосновой лестнице наверх, через гостиную, и дальше, на следующий этаж. Старый деревянный дом с неровными полами и покривившимися балками походил на гулкий короб. Дверь в комнату Уильяма была заперта на два замка. Он отомкнул их и поставил лампу на стол. Оглядевшись, Мэри увидела, что стены увешаны гравюрами: головы Шекспира и Мильтона, Спенсера и Тассо, Вергилия и Данте.

— А это кто?

— Джон Драйден. Родоначальник английской прозы.

— Очень высокое звание.

— Так, во всяком случае, утверждает мой отец. Садитесь, пожалуйста, мисс Лэм. Боюсь, здесь тесновато.

С величайшей осторожностью он достал из ящика обрывок старой, исписанной от руки бумаги. Комнатушка была сплошь заставлена ящиками и сундуками; Мэри опустилась на один из них. Ее не оставляла мысль, что прямо над их головами спит в своей комнате Айрленд-старший. Уильям поднес лампу поближе к листку и вполголоса продекламировал:

Любая дева, коль ее заметит он,

К нему навеки попадет в полон.

Так дикий зверь ложится, укрощен,

Охотник же к добыче устремлен.

И добродетели судьба уж решена;

Как маков цвет, осыплется она.

Он опустил лампу на стол и спросил:

— Очень похоже на Шекспира, верно?

— Кто там? — раздался голос этажом выше.

— Это я, отец. Читаю вслух.

— Смотри, не забудь потушить лампу.

— Непременно потушу. — Несколько мгновений Уильям молчал, закрыв глаза, будто не хотел, чтобы Мэри видела, как они сверкают. — А по вашему мнению, это и впрямь Шекспир?

— О да. Никому другому такого не создать.

Ей хотелось еще больше взбудоражить и без того взволнованного Уильяма, хотелось окунуться в его бурную радость, чтобы позабыть о собственной жизни.

— Ему я еще ничего не сказал, — он мотнул головой в сторону потолка, давая понять, кого имеет в виду. — А то припишет себе мою заслугу. Как вы думаете, если бы я написал статью об этом открытии и отдал вашему брату, он сумел бы ее опубликовать?

— Конечно. С большой радостью. Почтет за честь содействовать ее изданию.

— Тогда, пожалуйста, скажите ему, что я уже приступил к работе, хорошо? Через неделю эссе будет готово. — И тут вдруг он ощутил всю неловкость положения: они сидят ночью, вдвоем, в его спальне. — Полагаю, мисс Лэм, мне следует проводить вас домой, — тихо, но твердо сказал он. — Надеюсь, я ничем вас не обидел.

— Конечно нет, мистер Айрленд. Боюсь, это я злоупотребила вашим гостеприимством.

— Ветер и ночь вскружили нам головы. Пойдемте, только тихо, как мыши.

Он вывел Мэри на Холборн-пассидж и проводил на Лейстолл-стрит, до самой двери. На пороге Мэри обернулась к нему:

— Замечательный выдался вечер, — с улыбкой сказала она.

— Для меня тоже.

* * *

В прихожей ее встретил взлохмаченный Чарльз:

— Где же ты пропадала, Мэри? Я обошел все закоулки.

— Слушала стихи Шекспира.

— Не понимаю, о чем ты.

— Уильям Айрленд обнаружил неизвестное стихотворение Барда. Я его только что слушала.

— Он читал его тебе на улице?

— Нет. Я ходила к нему в лавку.

— Поздней ночью?! Да ты в своем уме?

Она взглянула на него как на постороннего человека, с которым у нее нет ничего общего.