– Прежде чем уехать, принц Мейлек попросил меня осмотреть твои раны.

– Ты лекарша?

– Вроде того, – она указывает на свое ведерко с травами. – Но я не светосшиватель. Да это и не важно, потому что у меня больше нет фамильяра, – ее голос становится еще тише, однако горечь все равно пронизывает ее слова.

Шаманы не могут воспользоваться своей магией без фамильяров. И хотя я никогда до конца не понимала, как это работает, все равно знаю, что фамильяры являются духами, к которым нельзя прикоснуться и с которыми нельзя связаться без медиума, но только до тех пор, пока те не привязаны к шаману. Тогда они становятся физическими посредниками, соединяющими шаманов и их магию. И я понятия не имею, что все это значит для меня теперь.

Когда-то фамильяры были так же распространены в Эвейвине, как и рожденные шаманами. Когда же долина Крайнес превратилась из цветущего горного оазиса в жуткую тюрьму, фамильяров начали либо убивать, либо сажать в клетки отдельно от их шаманов. Однако те фамильяры вскоре погибли, пораженные болезнью Мертвого Леса. Болезнь, которая затрагивает только фамильяров и от которой нет лечения, появилась несколько десятилетий назад, и ни король, ни верховный магистр не смогли этого объяснить.

Какой бы магической силой ни обладала эта земельница, теперь она не сможет ею воспользоваться. Отчасти, думаю, я понимаю, как угнетает мысль о том, каким потенциалом ты обладаешь и не можешь им пользоваться. Однако не строю иллюзий по этому поводу.

Я намеренно решила сдерживаться и скрывать свои таланты в Гильдии, чтобы добиться чего-то большего. У рожденных шаманами нет такого выбора. Я даже никогда не задумывалась о том, какие страдания выпали на их долю. Никогда не сочувствовала им.

Я киваю на синяк на ее лице.

– Я в порядке. Тебе следует позаботиться о своих ранах сначала.

Она игнорирует мои слова, ее ладони грубые, но умелые, когда они сначала проверяют мои руки, затем мой торс, а потом мои ноги. Я тут же напрягаюсь, и она понимающе вздыхает.

– Мне нужно, чтобы ты сняла штаны, – говорит она.

Я не привыкла к тому, чтобы кто-то другой, помимо меня, заботился о моих ранах и ссадинах, и не знаю, куда деть глаза, когда развязываю шнурок на своих штанах и опускаю их до колен. Сама морщусь при виде своих бедер. Синяки почти черные, окруженные красными полосами и фиолетовыми разводами.

Она наносит на мою кожу тонкий слой мази, которая ускоряет процесс заживления. Наблюдаю, как она сдвигает брови, и гадаю, сколько же ей лет. Девушка выглядит юной. Очень. Четырнадцать, может? Если ли у нее семья в стенах этой тюрьмы? Родители?

– Это тот болван с татуировкой на лбу сделал с тобой такое? – спрашиваю я, когда она переносит свой вес на левую ногу и корчится. – Мне следовала сразу ему руки сломать.

– Это ты повредила ему руки? – улыбка мелькает в уголках ее губ.

– Мне жаль, что тебе пришлось его лечить.

Она пожимает плечами, и ее улыбка исчезает, лицо снова принимает беспристрастный вид. Она обматывает мои бедра чистыми бинтами, чтобы мазь не испачкала мои штаны, а затем снова тянется к своему ведерку.

– У тебя еще что-нибудь болит?

– Нет, – я снова натягиваю штаны на свои панталоны. У меня высокий болевой порог. Когда ежедневно получаешь дозу боли от Гильдии или Кендары, отношения с ней становятся сложными и крепкими.

Шаманка замирает на миг, точно желая убедиться, что я не изменю своего решения, а затем убирает пузырек с обезболивающим, который достала из своего ведерка. Со стороны внутреннего двора доносятся всхрапывания дрейков. Их немного – быть может, два. Слишком мало, чтобы прибыли новые заключенные. Так что мне остается только догадываться, что шаман, который покалечил Саенго, все еще на свободе. Но ему нельзя позволить сбежать.

Я добавляю пункт об охоте на него в свой мысленный список дел, хотя это и кажется сейчас невозможным. И все же сам факт того, что Саенго жива, является доказательством достаточным, чтобы я пересмотрела свои взгляды на то, что возможно, а что нет.

И это именно та загадка, которую мне следует разгадать в ближайшем будущем, – что же я сделала с Саенго.

Но перед этим мне следует убедиться, что у меня вообще есть будущее как таковое.

Девушка собирает свои лечебные травы и пузырьки со снадобьями в аккуратную стопку, работая своими длинными, костлявыми пальцами. У нее на носу маленькая горбинка, точно его однажды сломали и кость срослась не совсем правильно. Туника болтается на ее тоненькой фигуре, а подол износился и уже порвался сзади.

Но, несмотря на все это, когда девушка поднимает глаза, глядя на меня через свои густые, растрепанные волосы, я вижу уверенность в ее взгляде. Отказ молча подчиняться. Несмотря на огромную разницу между нами, несмотря на то, как сильно отличаются наши жизни, я чувствую некое родство с этой заключенной лекаршей.

Когда я еще жила в монастыре, монахи говорили, что доставляю им неприятности с того самого момента, как появилась у них. Мне было два года, со мной не было ничего, кроме одежды, что прикрывала мне спину, и карточки с моим именем. Избалованная и непослушная, говорили они, постоянно плачущая и зовущая мать, которая меня бросила. Сказать по правде, я не до конца понимаю, почему они не выгнали меня на улицу. Шрамы на моем теле могут и впрямь рассказать длинную историю.

Дети должны подчиняться тем, кто их воспитал, но какое уважение может появиться из жестокого обращения? Какие только наказания монахи ни применяли ко мне, но все они меня не сломили. Думаю, помимо всего прочего, именно из-за этого меня так ненавидели.

– Мисс, – говорит юная шаманка, вешая ведерко со снадобьями на свою руку. Она снова смотрит на меня так, как смотрела, когда только вошла в мою камеру – с большой неуверенностью в глазах. Затем она поспешно косится через плечо на стражника, облизывает губы и спрашивает: – Так это правда?

Однако до того, как я успеваю поинтересоваться, о чем вообще речь, стражник резко расправляет плечи, привлекая мое внимание. У нас больше нет времени на разговоры, потому что принц Мейлек появляется передо мной. Я поднимаю на него глаза. Он должен был уйти еще два часа назад. Шаманка съеживается, прижимая ведерко к себе, в то время как я сжимаю свой браслет из кости тролля.

– Отоприте дверь и снимите оковы, – приказывает он стражнику, который тут же подскакивает, чтобы выполнить приказ.

Земельница низко опускает голову, кланяясь принцу Мейлеку, который благодарит ее за помощь, а затем замечает ее изуродованную щеку. Его глаза темнеют от злости.

– Я поговорю с солдатами, – обещает он. – Пожалуйста, позаботься о своих ранах.

Она спешно кивает и тут же убегает. Как только с меня снимают оковы, я растираю свои затекшие запястья и следую за принцем Мейлеком наружу, во двор. Он снова смотрит по сторонам с властным взглядом капитана армии, и его поведение подсказывает мне, что меня вовсе не собираются отпускать на свободу. Я замечаю Яндора неподалеку, подготовленного к отбытию, однако все мои вещи до сих пор находятся у блейдов.