По прибытии придворные и советники принца влились в королевский двор. Принцу было приятно узнать, что его дяде Артуру Плантагенету позволили остаться с ним вместе с другим придворным, сэром Генри Марни, и другими слугами. Король позаботился о том, чтобы сыну и наследнику служили доверенные придворные (а точнее, следили за ним). И среди этих доверенных лиц оказался сэр Ричард Эмпсон, восходящая звезда при дворе. Эмпсон вошел в совет принца.

Генрих и сам пристально следил за сыном. Теперь он проявлял к его воспитанию и обучению гораздо больше внимания, чем раньше. «Ничто не ускользало от его внимания», — замечал один наблюдатель[105]. Хотя совершенно понятно, что неуверенный король-параноик захотел держать единственного сына поближе к себе, но королевскому наследнику требовалось совершенно другое. Король не поощрял независимости, а всячески сдерживал и ограничивал принца, вникая в каждую мелочь процесса воспитания. Попасть в покои принца можно было только через королевские. Когда принц хотел покинуть дворец — ради охоты или турнира, придворные, назначенные отцом, выводили его через боковую дверь в личный парк и постоянно находились при нем.

«Поразительно, насколько король любит принца Уэльского, — писал испанский посол. — Разумеется, в мире нет лучшей школы, чем общество такого отца, как Генрих VII»[106]. Принц посольского восторга не разделял. Хотя внешне он вел себя по отношению к отцу в высшей мере почтительно, близким друзьям он жаловался на удушающую заботу. Было ясно, что долго он такого не вытерпит. Принц Генрих превратился в красивого, атлетически сложенного юношу. Он вызывал всеобщее восхищение. Его огненно-рыжие волосы, хорошая фигура и чувственные пухлые губы идеально сочетались с огромной физической силой, доведенной до совершенства на турнирной арене. Особенно могучим принц выглядел рядом с изможденным, худым отцом. Испанский посол называл его «гигантом» и клялся, что «в мире нет более достойного молодого человека»[107]. Физическая сила Генриха была велика даже в юном возрасте. Один из его противников, граф Ричард Кентский, «сражаясь с принцем» во время тренировки, ушел с поля со сломанной рукой[108].

Принц Генрих собрал вокруг себя группу молодых единомышленников, разделявших его страсть к турнирам. Среди них были Уильям Хасси, Джайлз Капел, Томас Кайвет и Чарльз Брэндон. Брэндон быстро стал любимчиком королевского сына. Он был на семь лет старше Генриха, но во многом на него походил — настолько, что некоторые считали его «незаконнорожденным братом» принца[109]. Семья Брэндонов давно доказала преданность короне, и Чарльз вырос при королевском дворе. В семнадцать лет он был уже истинным придворным и в день бракосочетания Артура и Екатерины сражался на турнире.

Но личная жизнь Брэндона была не столь безупречной, как его придворная репутация. В 1503 году он влюбился в одну из камеристок королевы, Анну Браун. Вскоре Анна забеременела. Когда разразился скандал, покровитель Брэндона, граф Эссекс, потребовал, чтобы Чарльз женился. Брэндон согласился, но нарушил данное обещание и женился на тетке Анны, Маргарет Мортимер, которая была на двадцать лет его старше. От потрясения у Анны случился выкидыш. Истинные мотивы Брэндона стали ясны очень скоро — он продал собственность жены и на полученные деньги стал вести экстравагантную жизнь при дворе. Вскоре после этого он добился аннулирования своего брака на основе слишком близкого родства и уехал в Эссекс, где в печальном уединении жила Анна. Чарльз увез ее в церковь в Степни и женился на ней. Свидетелями были несколько его близких друзей.

Поощряемый Брэндоном и другими молодыми придворными, принц Генри активно занимался спортом и музыкой, пил и развлекался с женщинами. Вместе со своей свитой и группой дам принц танцевал до поздней ночи. В свое время он скинул мантию, танцуя на свадьбе своего брата, а теперь производил фурор, танцуя «в одной рубашке и без туфель»[110].

Подобное поведение встревожило короля и его советников. Было решено, что следует «подавить» увлечение чрезмерно активными видами спорта и аморальное поведение наследника престола. Возможно, это было вполне разумное решение, но если они рассчитывали, что юный Генрих немедленно подчинится, то серьезно недооценили силу характера принца. В последние годы правления Генриха VII его сын твердо и уверенно отстаивал собственную независимость. Он был очень похож на деда по материнской линии, Эдуарда IV, и являл собой разительный контраст с унылым, больным, старым королем. Всеми ненавидимые советники короля, Ричард Эмпсон и Эдмунд Дадли, делали монарха еще более непопулярным.

А тем временем переговоры о свадьбе сына короля с Екатериной Арагонской продолжались. Король приказал, чтобы принцессу не допускали к принцу, хотя большую часть времени они жили в одном и том же дворце. Если так король хотел заставить испанскую принцессу еще сильнее желать брака с принцем, его план удался. В письме к отцу принцесса призналась, что «лучше умрет в Англии», чем откажется от плана выйти замуж за брата своего умершего мужа[111].

Да и принц, которому редко позволяли общаться с Екатериной, был явно влюблен в нее — по крайней мере, его привлекала рыцарская идея «спасти» несчастную испанскую принцессу. Возможно, он влюбился в нее еще мальчиком, когда в возрасте десяти лет сопровождал ее к старшему брату. Однажды он признался отцу, что считает ее «прекрасным созданием». В одну из редких встреч, в Новый год 1508 года, принц подарил Екатерине подарок одновременно романтический и патриотический: «прекрасную рубиновую розу, закрепленную в розе из белого и зеленого»[112].

В деликатной и сложной игре международной дипломатии королю приходилось играть против времени. Его здоровье в течение нескольких месяцев ухудшалось. Каждую весну его преследовал хронический кашель — теперь же кашель стал постоянным. Король страшно похудел. Придворные счета показывают, что, когда он отправлялся в свои охотничьи угодья, свите приходилось по несколько недель жить в каждом месте. Хотя причина этого не называется, но, скорее всего, король был слишком слаб, чтобы переезжать куда-то без длительного отдыха.

В феврале 1507 года у Генриха случился первый серьезный приступ тонзиллита, который поразил его после смерти Елизаветы. В следующем месяце симптомы стали настолько серьезными, что придворные стали опасаться за жизнь монарха. Скорее всего, у Генриха был туберкулез, осложненный астмой. Он остался в Ричмонде под присмотром решительной матери, которая стала ему еще ближе, чем в прошлые годы. Генрих слабел на глазах. Он не мог глотать ни пищу, ни воду. Он с трудом дышал. К середине марта король почти умирал. Леди Маргарет отобрала нескольких доверенных слуг, которым было позволено посещать ее сына в личных покоях. Она сама была настолько уверена в скорой смерти сына, что заплатила герольду Подвязки, Томасу Райотсли, двадцать шиллингов, чтобы тот «сделал книгу траурных одежд», и 57 фунтов 6 шиллингов и 8 пенсов за значительное количество «черной материи». Духовникам короля было приказано служить мессы за его душу, а исповедник леди Маргарет, Джон Фишер, получил распоряжение находиться поблизости. Но, несмотря ни на что, к концу месяца Генрих поправился. 31 марта испанский посол де Пуэбла был призван в личные покои и нашел короля выздоравливающим. Кризис миновал — на сей раз.