Посетить горюющего короля смогла только леди Маргарет Бофорт, но даже ей не удалось его утешить. Подавленный утратой жены, которую он любил всем сердцем, Генрих тяжело заболел. Закрытый и сдержанный король никогда не проявлял слабости или эмоций, поэтому изменившееся его поведение встревожило свиту.

Король горевал не один. Для детей Елизавета всегда была кумиром — особенно для любимого сына Генриха. Семейное горе ярко отражено в иллюминированном манускрипте, некогда принадлежавшем Генриху VII и недавно обнаруженном в Национальной библиотеке Уэльса. Король изображен в траурном одеянии, со скорбным лицом. На заднем плане за спиной отца изображены дочери королевы, Мэри и Маргарет, обе в черных вуалях. Одиннадцатилетний Генрих, «любимый сын» Елизаветы, рыдает на пустой материнской кровати[91]. Он закрыл лицо руками, но его легко узнать по рыжим волосам. Когда Генрих стал королем, этот манускрипт хранился в его библиотеке.

По-видимому, о смерти матери Генриху сообщил не король, а Гилдфорд или Сомерсет. Очень типично для человека, который всегда был отстраненным и довольно холодным отцом и совершенно не походил на добрую и любящую мать. Наверное, Генрих обижался на отца. Боль утраты он ощущал и четыре года спустя, когда писал Эразму в связи со смертью Филиппа Красивого, короля Кастилии: «Никогда со смерти моей дражайшей матери не получал я более ужасного известия». Он продолжает укорять ученого за то, что тот сообщил ему о смерти Филиппа, «потому что это известие вновь открыло рану, которую время успело залечить»[92].

А тем временем охваченный горем отец Генриха вышел из своего уединения только для того, чтобы организовать погребение жены. Умершая принцесса Катерина упокоилась под сводами Вестминстерского аббатства рядом с Элизабет и Эдмундом. Но похороны Елизаветы должны были пройти со всеми подобающими почестями. Томас Мор написал «Печальный Плач на смерть королевы Елизаветы». Текст был написан на доске и вывешен рядом с гробницей королевы. Мор написал свой «Плач» в форме прощания Елизаветы со своей охваченной горем семьей, и самые теплые слова в нем адресованы «моему дорогому супругу, моему достойному лорду». Елизавета предостерегает его:

Ты им отец, а отныне ты должен исполнять

Также и роль матери, ибо теперь покоюсь я здесь.

Мор, влияние которого на принца Генриха стремительно росло, писал эти слова, думая о себе. Он отлично знал, как сильно принц любил и почитал свою мать. То, что Мор счел необходимым обратиться к королю с просьбой занять ее место, говорит о глубоком понимании отцовской холодности Генриха VII.

Но, судя по всему, король не внял этому совету. Шесть долгих недель он находился вдали от двора. Единственными, кто видел его в эти дни, были слуги и приближенные личных покоев. Не сохранилось сведений о том, как он провел долгие часы уединения, но всем его обычным занятиям для отдыха — карточным играм или чтению — конец положила серьезная болезнь. Смерть супруги стала для короля большим потрясением. Организм его ослабел, и у Генриха развился туберкулез, который уже донимал его в прошлые зимы. Кроме того, у него возникла ангина, осложненная острым пустулезным тонзиллитом. Легкие короля сильно пострадали, ему было трудно дышать. Он не мог глотать и даже открыть рот. В таком состоянии он пролежал несколько дней, и приближенные начали опасаться за его жизнь. Совсем недавно умер старший сын короля, Артур, только что похоронили королеву. Если бы известия о болезни монарха распространились среди придворных и народа, это стало бы настоящей катастрофой для молодой династии Тюдоров, которая и без того подвергалась постоянным нападкам со стороны претендентов на престол.

Преданный и надежный хранитель королевского стула Хью Денис бдительно охранял своего царственного хозяина. Доступ к нему имели только самые близкие слуги — Пирс Барбур, Джеймс Брейброк, Фрэнсис Марзен (он был слугой Генриха еще в Бретани), Уильям Смит (паж гардероба) и Ричард Уэстон. Конечно же, рядом с сыном находилась мать короля, которая поселилась в Ричмонде. Охваченные тревогой слуги, знавшие тайну короля, были рады присутствию этой властной женщины. Она взяла на себя всю заботу о сыне, заказывала лекарства и припасы — в том числе и немалое количество сладкого вина для себя самой.

Единственным посторонним посетителем спальни больного короля был сводный брат его жены, Артур Плантагенет. Его присутствие было глотком свежего воздуха в мрачной атмосфере личных покоев. Кроме того, он мог доставить конфиденциальные сообщения своему юному царственному хозяину в Элтем — принц Генрих, несомненно, тревожился о здоровье отца.

Дни превращались в недели, а состояние короля не улучшалось. Он то приходил в себя, то впадал в бред. Только в конце марта 1503 года, когда дни стали длиннее, а леденящий зимний холод сменился теплым дыханием весны, король начал поправляться. Но в тайной беседе, которая стала известна властям, казначей Кале, сэр Хью Конвей, говорил о короле так: «Слабый и больной человек, который вряд ли проживет долго»[93].

Когда Генрих, наконец-то, вернулся ко двору, все заметили, как он постарел. Волосы его поседели, а лицо покрылось морщинами горя. Он по-прежнему носил траур. В балладе XVII века о смерти Елизаветы говорилось, что король «был охвачен горем» и провел «много месяцев в скорби»[94].

В короле, который весной вновь появился перед подданными, произошла и другая перемена. Он всегда был холодным и отстраненным человеком. Теперь же Генрих стал абсолютно безжалостным. Он остался без благотворного влияния жены. Он понимал, что будущее его династии обеспечивает единственный наследник. Неудивительно, что король превратился в настоящего подозрительного параноика. В результате, как точно подметил современный историк: «После этого лишь немногие из его окружения, включая самых приближенных и доверенных его советников, видели или слышали живого человека»[95].

Сколь бы сильным ни было горе Генриха после смерти любимой супруги, уже через два месяца после трагического события он начал искать новую невесту. «Все суверены, будучи женаты однажды, не могут оставаться в одиночестве», — заметил по этому поводу Филипп Справедливый, зять Екатерины Арагонской[96]. И в этом не было ничего необычного или аморального: каждому королю нужна супруга, а каждому двору — королева. Более того, продолжительность жизни в тюдоровские времена была столь невелика, что первый брак редко длился до конца жизни обоих партнеров.