– Устал. Проходи, Аллочка, – подбираю полотенце и возвращаю его на бедра.

Алла бесцеремонно включает в гостиной свет, прогоняя полюбившуюся мне темноту.

Она отбрасывает на спину идеально выглаженные волосы и по-хозяйски раскладывает диван.

Застываю в проеме, щурясь от ослепляющего света, и наблюдаю за ней.

– Зачем тебе понадобились волосы Алисы? – спрашиваю я и боюсь услышать ответ. Боюсь разочароваться…

Алла медленно садится на постель, сверкнув колким взглядом.

– Ее подружка-трещотка всю дорогу жаловалась на тяжелую жизнь Алисы. Мне захотелось помочь ей. За такие волосы дают хорошие деньги, – Алла разглаживает складки наволочки, заботливо взбивает подушку, не глядя на меня. – В чем дело, Богдан? – выпаливает она и отбрасывает ее в сторону.

– Зачем ты обидела Любу, Алла? Это как вручить крем от морщин. Если ты хотела помочь девчонкам, могла бы подарить им процедуры на выбор!

– Ты позвал меня, чтобы говорить о девчонках? Забудь уже о них! Ты помог этой… этой… Алисе, – цедит Алла, брезгливо растягивая имя Алисы. – Какое тебе дело до ее волос? И вообще… ты ругаешь меня за помощь этим несчастным простушкам? У Самойловой самый большой в крае салон по изготовлению париков! Если я договорюсь, Алиса получит крупную сумму за свои… волосы.

Кажется, Алла хотела сказать «пакли». Мне неясен мотив ее так называемой помощи. Ревность? Едва ли… Я не дал повода усомниться в своей верности, неужели Алла угадывает мои терзания?

Она подходит и крепко обнимает меня, прося ласки.

– Пожалуйста, скажи, что ничего не изменилось? – шепчет она. – Что любишь, как прежде?

«Выходит, я не ошибся. Она видит меня насквозь, – проносится мысль. – Вернее, ее мама видит все насквозь, а Аллочка слепо потакает ей».

Слова застревают в горле, превращаясь в горький ком. Вместо ответа я привлекаю девушку к себе и целую…

За окном брезжит рассвет. Меня пробуждает оранжево-розовое свечение, струящееся в окно. Мы занимались любовью, и теперь Алла спит, подложив ладони под голову, и тихонько сопит. Засматриваюсь на невесту и возрождаю в памяти наше знакомство, случившееся три года назад.

Я учился на последнем курсе политехнического института, а Боголюбов – на пятом курсе медицинской академии.

Стояла такая же декабрьская ночь. Я заехал за Миром на своей первой машине – древнем разбитом «Форде». Однокурсник Игорь пригласил меня на новогоднюю вечеринку и разрешил привести друга или девушку. Боголюбов не смог выбрать среди толпы почитательниц его смазливой наружности одну, поэтому на праздник мы поехали вдвоем.

В прихожей огромной квартиры Игоря, сына известного в городе адвоката, теснились десятки пар кроссовок, ботинок и женских сапожек. Из гостиной лились смех, звон бокалов и… живая музыка.

Алла играла на пианино. Я замер в проеме гостиной, зачарованный игрой незнакомки.

Гости Игоря ржали и отвлекались на болтовню и выпивку, а мы с Боголюбовым приросли к полу, не сводя взгляда с пианистки.

– Шикарная композиция! – За спиной Аллы вырос улыбающийся, до чертиков обаятельный Мир.

– Это Lewis Capaldi, песня Someone you loved, – деловито ответила она, а я пропал… Утонул в ее улыбке и взгляде колких черных глаз.

Позже я узнал, что Римма Сергеевна никогда не ценила музыкальных способностей дочери, считая ее талант посредственным. Тогда же мне казалось, я не слышал ничего прекраснее. В тот вечер Алла нас вежливо отшила и осталась ночевать в квартире Игоря.

«Недостойный, нищий, посредственный…» – я изводил себя почти два года, придумывая причину ее равнодушия и отказа. Алла встречалась с некрасивым тощим Игорем, а я не верил в странную симпатию, отгоняя от себя мысли о меркантильном интересе к парню.

Мирослав охладел к ней почти сразу. Я же как завороженный искал встреч, боясь позвонить чужой девушке.

СТО начала приносить стабильный доход, я взял кредит и открыл филиал, набрал персонал и надежную команду мастеров. Именно такого, успешного и обеспеченного, Алла меня заметила.

Я развлекал ее, как шут, стремясь понравиться, устраивал из свиданий настоящее шоу, натягивал маску веселья на лицо, чтобы не омрачить ее радости. Словно одержимый, я хотел ее расположения и взаимности, теряя себя, упорно доказывая окружающим, что достоин такой девушки. Алиса права: я веду себя как неразумный мальчик, лицемер и эгоист, купаясь в гордости и непрощении. Алла никогда не слышала от меня жалоб и откровений, я собственноручно вы-черкнул ее из списка доверителей…

«Скажи, что ничего не изменилось? Что любишь по-прежнему?»

Ни черта подобного! Все изменилось. И я не знаю, что с этим делать. Меня отрезвляет догадка, что Алла не понимает меня, не чувствует моей боли и переживаний. Она замечает только мое охлаждение к ней. А потому – не может исцелить… И только я виноват в этом. Наши отношения строятся на лжи и притворстве, и я устал быть тем, кого она знает и, возможно, любит. Я хочу быть собой.

Впервые за эти годы я понимаю отца. Может, Алиса права: он поступил порядочно, так долго разделяя себя на две семьи, терзаясь между любовью и ответственностью?

Мы поздравляли друг друга с праздниками, обходившись сухой эсэмэской, но в последние три года перестали общаться.

Ищу в айфоне контакт с именем «Папа». Пальцы замирают над экраном. Может, стоит поговорить и сделать то, о чем на прощание попросила Алиса, – помириться?

Глава 15

Колокольчик тягуче звенит, когда я распахиваю тяжелую металлическую дверь кафе. Прохожу за дальний столик возле окна, всматриваясь в суетливое хождение прохожих по тротуару, и заказываю у официантки чай.

«Богдан? Что-то случилось?»

«Мне нужно увидеться с тобой».

Сам не знаю, зачем я предложил встретиться. Меня закружило вихрем воспоминаний о том времени, когда отец жил с нами. Алиса трижды права: я маленький мальчик, травмированный разводом родителей, отвергнутый, недолюбленный волчонок, до конца не переживший этого.

И я погряз в непрощении. Отец ушел, не сказав ни слова, когда был так нужен мне. Ограничился сухим «так бывает, прости, я виноват…». Видит бог, я сумел бы понять его, но отец даже не попытался объясниться. Предпочел исчезнуть из моей жизни, заменил живое общение дежурными звонками и безликими эсэмэсками. Родил нового ребенка, окончательно вычеркнув меня из своей жизни.

Тогда я тоже вычеркнул его. Выудил из сердца, оставив глубокую рваную рану в душе. Прикрыл ее струпом из жгучей ненависти, убедив себя, что она зажила.

За окном падают редкие снежинки, мигает светофор, разрешая пешеходам перейти дорогу, громко кричит промоутер в костюме хот-дога. Звенит дверной колокольчик, возвращая мой взгляд к двери…

Отец постарел… Он сутулится и озирается по сторонам, неуклюже переминаясь на входе. Пока не видит меня, а я даю себе еще