Иван Федорович наклонился и стал искать выпавший гвоздь. Не сразу, но нашел. Взял его и забил на место, предварительно разогнув согнутую от удара петлю. Попробовал, как запирается крючок. Потом поднял его и прислонил к косяку двери. Крючок принял горизонтальное положение. После этого Воловцов стал медленно прикрывать дверь, а когда осталась щель примерно в ладонь, легонько прихлопнул дверь. Тотчас послышался металлический щелчок упавшего в петлю крюка. Все, дверь была закрыта.

Иван Федорович снова поднял крюк и прислонил его к косяку. Выйдя из покоев Кокошиной, начал медленно закрывать дверь и, когда оставалось совсем немного, с ладонь, слегка ее прихлопнул. Снова послышался металлический щелчок, означающий, что крюк вошел в петлю. Для верности он подергал дверь за ручку. Заперто. Изнутри…

Околоточный надзиратель Петухов уже собирался на обед, когда в участок заявился мрачный господин в дорожном костюме и с кожаным дорожным саквояжем, что говорило только об одном: господин только что приехал в Рязань, и скорее всего по железной дороге, поскольку дорожной пыли и грязи на его башмаках не было.

— Вы по какому вопросу? — дежурно спросил господина Петухов, на что тот ответил:

— Меня зовут Владимир Кокошин. Я приехал из Петербурга… Это вы меня вызвали этой телеграммой? — и подал околоточному надзирателю телеграмму, которую сам Петухов и отправлял два дня назад.

— Да, это я вас вызвал, — сказал полицейский и стал смотреть в сторону, не зная, как сообщить Кокошину о гибели его матери.

— Что с моей матушкой? — обеспокоенно спросил Кокошин.

— С ней произошло несчастье, — осторожно произнес околоточный надзиратель, по-прежнему боясь встретиться взглядом с приезжим из столицы господином в дорожном костюме.

— Какое несчастье? Она жива? — продолжал допытываться Владимир Игнатьевич.

— Она мертва… — выдавил наконец из себя Петухов.

Кокошин убито посмотрел на полицейского и бессильно опустился на стул. В телеграмме о смерти матушки ничего не говорилось, и всю дорогу он тешил себя мыслью, что она жива. Ну, может, удар ее хватил или ногу сломала — мало ли что может приключиться со старушкой, проживающей в одиночестве. Он даже допускал мысль, что ее обокрали и нанесли ей при этом увечья, — поэтому-то телеграмма и была послана полицией. Но то, что ее нет в живых, он совсем не думал. В прошлом году, когда он навещал ее последний раз и подарил серебряные часы, матушка была вполне здоровой и жаловалась единственно на то, что ее постояльцы часто задерживают деньги за постой. Ну, еще — что ее «косточки по погоде ноют». Помнится, он успокаивал ее и говорил шутейно:

«А ты что, доживши почти до шестидесяти лет, хочешь, чтоб у тебя ничего не болело? Такого не бывает. К тому же, если что-то у тебя болит, это значит, что организм имеет силы сопротивляться. И это, скорее, хорошо, нежели плохо».

И вот, теперь ее нет…

— Как это случилось? — поймал наконец взгляд околоточного надзирателя Кокошин.

— Дело вашей матушки ведет судебный следователь господин Песков, и он все знает много лучше меня, — нашел все же выход уйти от ответа Петухов. — Он все вам расскажет и…

— Почему судебный следователь? — удивился Кокошин. — Зачем судебный следователь?

— Понимаете, в деле гибели вашей матушки не все ясно, — расплывчато ответил надзиратель.

— Ее что, убили? — вскочил со стула Владимир Игнатьевич.

И околоточному надзирателю ничего не оставалось делать, как сказать:

— Такая версия имеется…

Это был удар. Кто мог покуситься на пожилую одинокую женщину? У кого поднялась рука убить женщину, совершенно безобидную и не способную оказать сопротивления?

— Скажите, а как… — Кокошин с трудом заставил себя говорить, поскольку едва сдерживал рыдания, — …как я могу найти этого судебного следователя Пескова?

— На месте происшествия, — ответил околоточный надзиратель и тут же поправился: — То есть в доме вашей матушки. Или в соседнем доме, где остановился следователь из Москвы господин Воловцов. Это племянник вашей соседки Феодоры Пестряковой.

— Благодарю вас, — глухим голосом промолвил Кокошин и, выйдя из участка, пошел по Астраханскому шоссе пешком, хотя на Ямской площади была биржа извозчиков…

— …Я взял молоток и пошел в дом, — рассказывал Пескову Иван Федорович. — Когда городовой высаживал дверь, то оторвал с одной стороны петлю, которая крепилась на гвозди с обеих сторон. Я нашел упавший гвоздь, забил его, подправил петлю и потом поставил крюк стоймя. Он едва держался, но держался. Закрывая дверь, я в конце слегка хлопнул ею, и крюк упал в петлю, тем самым заперев дверь. Это я проделал дважды, и оба раза у меня получилось. Кстати, в настоящий момент дверь снова заперта изнутри… Преступник или преступники сделали то же самое. Лишив старушку каким-то образом чувств и завладев кубышкой, они вылили на нее керосин, естественно, на лицо и грудь, и обставили все так, чтобы создалось впечатление, будто Кокошина облилась нечаянно сама, заливая настольную лампу керосином при горящем фитиле. Потом подожгли облитую старушку и вышли из ее комнаты, поставив крюк стоймя. Они медленно стали закрывать дверь и, когда осталась щель, скажем, в ладонь, резко ее прихлопнули. Крючок упал в петлю и запер дверь изнутри. А входную дверь в квартиру они попросту захлопнули.

— Так что, сейчас дверь комнаты Кокошиной заперта изнутри? — посмотрел на Ивана Федоровича Песков.

— Именно так, — ответил Воловцов.

— Что ж, это многое меняет, — в задумчивости произнес титулярный советник. — Но лишь в нашем с вами восприятии произошедшего. Ваш эксперимент усилил версию убийства, но не совсем, поскольку факт этот с крючком, падающим при толчке двери в петлю, опять из разряда косвенных: преступники могли убить и закрыть дверь изнутри именно таким способом, а могли этого и не делать…

— Это я понимаю… — кивнул московский судебный следователь и тут же спросил: — А что с Попенченко?

— Полиция ищет, — ответил Песков. — Найдет, не беспокойтесь… Вряд ли он успел уехать из города…

Послышался стук в дверь. Поскольку тетушки не было дома, роль хозяина принял на себя Воловцов и громко крикнул:

— Открыто!

В сенях послышались шаги, затем дверь открылась, и на порог ступил господин в дорожном костюме и при кожаном дорожном саквояже…

— Вы — Кокошин? — догадался Иван Федорович.

— Да, я Кокошин, — ответил господин в дорожном костюме.

Дверь в покои Марьи Степановны Кокошиной была заперта изнутри. Воловцов с Песковым переглянулись, затем Иван Федорович резко нажал на дверь плечом, гвоздь, забитый несколько часов назад, выскочил снова, петля свесилась вниз, крюк от нее освободился, и дверь открылась.

— Да-а, — протянул Песков, уважительно глянув на Воловцова. — Мы приходим, дверь заперта изнутри, и в комнате никого нет. Эффектно.