Отец Рикон тоже остался — охранять королеву и, главное, ее утробу от врагов, ведьм и собственной королевской глупости.

— У меня есть две женщины, — произнес задумчиво отец Рикон, узнав, чем ему предстоит заниматься, — благочестивые монахини из монастыря Святейшей Рощи. Они обучены грамоте и этикету, неболтливы и некорыстолюбивы. Согласится ли милорд, чтобы я их пригласил в услужение ее величеству?

— Если они надежны — зови. Пусть глаз с нее не сводят, спят по очереди. И позаботься о том, чтобы тени всегда дежурили где-то поблизости.

Женщины выглядели внушительно: обе фигурами напоминали кормилиц, обе были широколицые, с крупными мужицкими руками. Поклонились по-церковному, от пояса, но говорили четко и грамотно. Побеседовав с каждой из них по два часа и удовлетворившись всеми ответами на свои вопросы, Дойл представил их брату и его супруге.

Сначала королева оскалила мелкие зубки и, кажется, собралась устроить еще одну истерику. Но первая из женщин — матушка Сюз — расплылась в улыбке и проворковала:

— Как вы красивы, ваше величество, простите матушку Сюз. Бремени еще не видно, но как оно красит женщину.

Королева инстинктивно положила руку на плоский живот и тоже слабо улыбнулась.

— Кажется, все довольны, — быстро сообщил Эйрих, и дело было решено.

Дальше были сборы в дорогу, несколько коротких перебранок с портным, который превратил охотничью куртку Дойла в инструмент пыток, и наконец длинная процессия, возглавляемая Эйрихом, вышла из замка и торжественно, но до зубной боли медленно поползла по улицам Шеана.

Эйрих поражал воображение подданных: для охоты ему сшили костюм из кожи белого вепря, оторочили каким-то белоснежным мехом, и в солнечный лучах он как будто светился. Дойл отводил взгляд и вполголоса бормотал, что сейчас ослепнет от этой блистательности. Эйрих, — единственный, кто слышал его бормотание, — также шепотом советовал пошире улыбаться и временно спрятать куда-нибудь «эту кислую мину».

Когда ворота столицы остались позади, все вздохнули свободней, пришпорили коней и перешли с утомительного шага на бодрую рысь.

Сначала Дойл ехал возле Эйриха, отставая на полкорпуса, но потом, убедившись, что пока все спокойно, позволил себе немного расслабиться, натянул поводья и остановился, пропуская вперед уже вспотевших от скачки милордов, и дождался, пока к нему не приблизятся разноцветные кареты дам.

Та, которая его интересовала, была одной из самых скромных и однозначно самой темной — ни капли золота, никакой отделки. Пустив коня так, чтобы ехать вровень с этой каретой, он почувствовал неприятное волнение, отдавшееся горькой сухостью во рту, но запретил себе о нем думать и аккуратно постучал по закрытой ставне.

Окно открылось, и в него выглянула леди Харроу.

— Доброе утро, леди, — произнес Дойл, а потом мысленно выругался: зачем он, спрашивается, сюда подъехал? Что здесь забыл?

На самом деле, у него был ответ на оба этих вопроса. Он хотел подъехать к этой карете, причем именно так, верхом. Ему хотелось поговорить с леди Харроу из седла, сверху вниз, когда его уродство и отвратительная несоразмерность фигуры не бросаются в глаза и когда он выглядит так, как выглядел бы, не пошути над ним природа.

— Милорд Дойл? — леди Харроу нахмурилась. — Что-то случилось? Новые подозрения?

Справедливое замечание. Покинув ее тогда после обыска, он больше не появлялся у нее дома, а на пиры и прочие увеселения не ходил — жалко было терять драгоценное время.

— Отнюдь нет, леди. Простое пожелание доброго утра.

Леди Харроу о чем-то задумалась, ее глаза опустились вниз, но вскоре снова блеснули прежней живостью, и она спросила:

— Поможете мне пересесть в седло?

От козел отвязали уже оседланную кобылу, и Дойл вместе с молчаливым слугой леди Харроу помог ей выйти из кареты и сесть верхом.

Теперь можно было не тащиться возле карет и не глотать лишнюю пыль, поэтому они переместились в середину вереницы всадников и подстроились под общий темп. Леди Харроу держалась в седле отлично и, кажется, чувствовала себя верхом великолепно.

— Не думала, что вы присоединитесь к охоте, милорд, — сказала она спустя некоторое время.

Дойл скрипнул зубами, чувствуя, как по жилам растекается густая ярость. Он ненавидел любые намеки на собственное уродство, даже понимая, что от них никуда не деться. И особенно его злили такие — касающиеся не внешней стороны, а его способностей. Пальцами здоровой руки он стиснул повод так, что побелели костяшки. Проклятье, он был одним из лучших мечников страны — и все равно был вынужден слышать нечто подобное. Но он не успел ничего ответить, потому что леди Харроу продолжила:

— У вас столько дел в столице. Это правда, что вы арестовали половину города?

Ярость схлынула.

— Четверть, не больше, — ответил Дойл и слабо улыбнулся.

Леди Харроу не ответила на улыбку.

— Значит, на рыночной площади запылают костры?

— Леди Харроу, боюсь, это не тот вопрос, который я могу с вами обсуждать. Чтобы утешить ваше… — он хмыкнул, — сострадательное сердце, заверю, что казнены будут только те, кто действительно виновен.

В этот раз она все-таки улыбнулась и завела разговор о природе и погоде, а Дойл сосредоточился на дороге и на звуке ее голоса — в этом было что-то приятное: просто слушать, не вдумываясь в смысл. Поэтому он вздрогнул и едва не дал шпор коню, когда она произнесла:

— Но я так и не знаю, когда вам снова придет в голову подозревать меня и, может, тоже упрятать в тюрьму, — а потом добавила: — да, я заметила, что вы меня не слушаете, милорд.

— Я вас слушал, леди Харроу, — ответил он.

— Нет, — она негромко засмеялась: — но я на вас не в обиде. Мужчины часто уходят в свои мысли. Женщины вслушиваются в смысл, ловят каждое слово, а мужчины воспринимают тембр голоса.

Это звучало… абсурдно.

— Не хотите ли вы сказать, что женщины внимательней мужчин? — спросил Дойл, намеренно игнорируя ее слова о тюрьме и аресте.

— Конечно, хочу. Но вы со мной будете спорить, рассердитесь — поэтому давайте лучше говорить об охоте.

Он дернул плечом и неожиданно для себя сказал:

— Терпеть не могу охоту.

Он не мог вспомнить, говорил ли это кому-нибудь хоть раз в жизни.

— Нужно немного доблести и еще меньше ума, чтобы толпой, с собаками затравить одного оленя, — как будто отвечая его мыслям заметила леди Харроу. — Да, я тоже об этом думала. Но людям нужно развлечение. Правда… — она задумчиво опустила плечи, — почему-то предпочтение отдается тем, в которых проливается кровь.

Почти наверняка она снова подумала о казнях. Но вслух сказала другое:

— Даже лучшее развлечение рыцарей — турнир — и тот существует ради крови.