которая до зарезу нужна этой Лариске, и та не может ее найти, сколько бы ни рылась в вещах подруги? Что за вещь, ради которой можно устроить светопреставление с тыканьем ножом в лицо? Надо спросить Марфу, хотя… все это слишком напоминает дешевую мыльную оперу.

Надо бы посмотреть на даму из бутика. Станет ясно, на что она годится.

Что касается гения журналистики, то достаточно поглядеть на уши и младенческие розовые щеки, чтобы любое подозрение показалось диким кощунством. С другой стороны, парень умен и далеко не так прост, как кажется. Чем может обладать Марфа, чтобы Егор Егоркин до смерти захотел это получить?

Есть еще некий недоступный простым смертным Володя. Достойный представитель чиновничьих кругов. Если все случилось не из-за Юли, то вычеркивать его из списка подозреваемых никак нельзя. Напротив, именно он был ближе всех к Марфе и многое знал.

Федор вдруг поймал себя на мысли, что о возможной виновности любовника соседки думает с удовольствием. Что, хотел бы, чтобы так оно и было? Ну не сволочь ли ты, Волынцев? В глаза парня не видел, а уже готов приговорить. Неужели запал на эту девицу?

Федор включил поворотник и затормозил перед светофором. Ему всегда нравились девушки если не тихие, то спокойные и женственные. Не дурочки с надутыми губами, которые молчат, чтобы сойти за умных, а такие, что не стараются понравиться, не умничают, не выпендриваются, не вешаются на шею. Эта Марфа на шею, похоже, тоже вешаться не станет, но на этом сходство с его идеалом заканчивается. Ни тишины, ни спокойствия тут не наблюдается. Так что оставим соседку ее дружку-чиновнику. У того и карьера, и денежки, скорее всего, водятся. Прекрасная кандидатура в мужья. Не то что он, который даже еще не знает, удастся ли устроиться на работу и кем. Кстати, вот чем давно пора заняться, вместо того чтобы изображать секьюрити при девчонке, которая, возможно, в нем и не нуждается. Точнее, нуждается, но не в нем, а в этом высоколобом чинуше.

И чего он прицепился к этому неописуемому Володе? Неужели завидует?

Разозлившись на себя, он припарковался только с пятой попытки, не стал заходить, как собирался, в магазин и пошел домой.

К черту всех, а в особенности – соседку!

Папа Волынцев

Дома Федор решил, что стоит перекусить. Хотя бы для того, чтобы переключиться с бесполезных мыслей на мысли полезные: о работе, о родителях, о том, чтобы устроить личную жизнь, наконец. Он достал из холодильника джентльменский набор: колбасу, сыр и хлеб. Подумав, нашел еще и кетчуп. В самом деле, пора заняться собой.

Звонок в дверь был полной неожиданностью. С куском колбасы за щекой Федор пошел открывать. За порогом в шортах, футболке и тинейджерской бейсболке стоял Юрий Васильевич Волынцев. В такт музыке, льющейся из наушников, он притоптывал волосатой ногой и слегка подергивался.

– Здравствуй, Федя, – весело сказал он, увидев перед собой хмурое лицо сына.

– Привет. Проходи.

Федор повернулся и пошел в квартиру. Волынцев снял головной убор, вынул наушники и, словно с неохотой, вошел следом.

– Кофе? Чай?

– А обняться после долгой разлуки?

Федор обернулся:

– Ты в самом деле этого хочешь?

– Почему нет?

Федор пожал плечами и, шагнув, обнял родителя. Юрий Васильевич легонько припал к сыновней груди.

«Прямо хоть картину “Возвращение блудного сына” рисуй», – подумал Федор и усмехнулся.

Волынцев-старший отстранился и посмотрел испытующе.

– Ты что, совсем не рад?

– Рад.

– Ну конечно! Сейчас скажешь, что удивлен, как я вообще о тебе еще не забыл, потом вспомнишь, как оставил тебя одного в аквапарке и ты шел пешком через весь город, как не забрал из лагеря, как уехал с матерью в Таиланд и не оставил ключи от квартиры…

Федор обернулся и посмотрел, как показалось Юрию Васильевичу, с равнодушным недоумением.

– Послушай, пап, мне давно не тринадцать, и детские обиды остались в прошлом. Странно, что ты о них так хорошо помнишь. Не замечал в тебе комплекса вины.

– Если ты воображаешь, что я пришел каяться, то напрасно!

– Да никто и не просит. Тебе с сахаром?

– Два куска. Я, в принципе, зашел посмотреть, как ты устроился, не надо ли чего. Денег?

– Деньги есть пока. Устроился, как видишь, нормально. Садись. Я наливаю. Как мама?

– Улетела на Мальту. Хочет поправить свой английский. Там хорошие языковые курсы.

– Ясно. Привет ей от меня.

– У меня выставка была весной. Очень успешная. О ней много писали.

– Не сомневаюсь. Ты талант!

Юрий Васильевич почувствовал, что над ним издеваются.

– Что, ищешь способ меня разозлить?

– И в мыслях не было.

Федор порезал сыр и пододвинул поближе к гостю:

– Бери. Ты же любишь с сыром.

– Ты еще помнишь, что я люблю?

Юрий Васильевич взглянул исподлобья и неожиданно почувствовал, что глаза стали мокрыми. Он поморгал, быстро глотнул из чашки и потянулся за куском хлеба. Не хватало только пустить перед сыном слезу. Рассмеется в лицо.

Несколько минут они молча жевали кто сыр, кто колбасу и прихлебывали чай.

– Слушай, пап, – неожиданно спросил Федор, – ты же хорошо знал соседку Анну Андреевну?

– Бабу Нюру, что ли? Ну как… Здоровались, конечно, но на брудершафт не пили.

– А дома у нее бывал?

– Несколько раз. А к чему ты спрашиваешь?

– Она богато жила? Ну, в смысле, ценности у нее были?

– Что ты имеешь в виду, не понял?

– Ну, не знаю. Столовое серебро, старинные вещи, картины… Украшения ты вряд ли мог видеть, хотя, возможно, она что-то такое надевала. Колье, перстни, тиары всякие…

– Золото-бриллианты?

– Да.

Волынцев-старший задумчиво помешал ложечкой в чашке.

– Ничего такого я не помню. Я вообще мало интересовался жизнью соседки. Своих проблем было хоть отбавляй.

Ну еще бы!

– Драгоценностей я на ней никогда не видел, картина в доме была, кажется, всего одна. И то случайно узнал. Я тогда только въехал. Рассохлась старая рама, и она спросила, не смогу ли я сделать новую. Я зашел, чтобы посмотреть, какой ширины нужен багет, ну, чтобы картина вписалась в интерьер, а потом сделал. И подарил ей, кажется, на Новый год. Так сказать, в честь знакомства. Баба Нюра была ужасно благодарна.

– А что за картина? – спросил Федор.

– Да… незамысловатое что-то.

Выходит, какая-то картина у Анны Андреевны была. Отец видел ее достаточно давно, а значит, речь идет о какой-то другой картине, потому что та, которую видел он, написана совсем недавно. А со старой что стало? Была да сплыла?

– Так что, ты говоришь, там было изображено?

– Пруд и рыбки золотые, – ответил Юрий Васильевич, доедая сыр. – Пасторальный такой пейзажик. Хотя… кое-что