спине. От этого прикосновения Лариса вздрогнула и заревела еще пуще.

– Я скажу… все… всю… – вывела она непослушными губами.

Федор, который уже было собирался извиниться за то, что так напугал трепетное стокилограммовое создание, насторожился.

– Я… мне… мои…

Нет, такими темпами мы далеко не уедем!

Федор оторвал от себя Ларису, встряхнул и, глядя ей в глаза, твердо заявил:

– Во-первых, успокойтесь. Во-вторых, заприте магазин и проведите меня туда, где можно спокойно поговорить.

Лариса смотрела на него осоловелыми от страха глазами.

– Вы меня поняли? – голосом районного участкового строго спросил Федор.

Девушка кивнула и с видом приговоренной к смертной казни пошла закрывать бутик.

За примерочными кабинками обнаружилась дверь с надписью «Персонал». Лариса толкнула ее и, войдя, зажгла свет. Волынцев огляделся, обнаружил стол, за которым, как видно, этот самый «персонал» обедал, сел на стул и указал на тот, что стоял напротив.

– Прошу.

Лариса послушно села.

– Рассказывайте, – продолжая играть роль сотрудника компетентных органов, произнес Федор и достал из кармана невесть откуда взявшийся там блокнотик.

Неужели сейчас он узнает, что искала Лариса в вещах подруги?

– Я только два раза успела подвесить, честное слово, – промямлила Лариса, глядя в пол.

– Что подвесить? – моргнув, переспросил Волынцев.

– Сами знаете что, – загадочно ответила Лариса.

Федор спохватился.

– Я-то знаю, гражданка, но вы сейчас для протокола говорите, так что рассказывайте внятно, четко. – Он внезапно вспомнил, что Лариса окончила филфак, и добавил: – Сложноподчиненными предложениями, со всеми знаками препинания.

Услышав столь сложный словесный выверт, Лариса шмыгнула носом и посмотрела удивленно. Какие у нас нынче менты образованные!

Федор нахмурил брови и постучал ручкой по столу.

– Начинайте.

Вздохнув, Лариса начала.

Все, что она рассказала в течение следующего получаса, совершенно разочаровало Федора, потому что не имело никакого отношения ни к вещам Марфы, ни к ней самой.

Оказывается, предприимчивая продавщица, сговорившись с одной безработной портнихой, решила провернуть прибыльное дельце. На домашней швейной машинке портниха шила копии брендовых вещей, а Лариса, как она выразилась, «подвешивала» их к настоящим, прикрепляя бирки, которые покупательницы часто срезали прямо в магазине. С самого начала операции Лариса ужасно боялась, что подлог обнаружат. Нет, не покупательницы! Этим стоило увидеть название фирмы, как они уже ни на что другое не смотрели! Как всем людям, недавно вставшим на скользкую дорожку, Ларисе казалось, что она сразу попала под подозрение полицейских. Увидев Федора сначала в бутике, а потом за углом, когда портниха как раз передавала ей новую партию шмоток, она так испугалась, что прихода ментов с наручниками ждала каждую минуту. Вот почему появление Федора имело столь сокрушительный эффект.

Слушая обливающуюся слезами доморощенную мошенницу, Федор испытывал смешанное чувство стыда и удивления. Как с такой пугливостью девица вообще взялась мухлевать? Он ведь даже не начал брать ее, как говорится, на испуг, а она тут же все выложила! По сути, первому встречному! И документов не потребовала показать! У страха, конечно, глаза велики, но не до такой же степени! Вот дуреха так дуреха! Нет, до того, чтобы подослать к подруге отморозков, эта Лариса не додумалась бы! Тут смелость нужна! Да и куш, ради которого все затевалось, должен быть немалым. Этой трусихе-зассыхе подобное не под силу.

Тогда кому?

Пока Лариса, тряся полными плечами и ежесекундно сморкаясь в салфетку, доплакивала, Федор торопливо сочинял, как закончить эту бодягу.

Наконец, кашлянув, он, не торопясь, убрал блокнотик в карман и, строго поглядев на кающуюся грешницу, заявил, что весь разговор записан на телефон. Когда его расшифруют, ее вызовут, чтобы подписать протокол.

– Сейчас в зале фальсификат есть?

– Нет! Я побоялась подвешивать!

– Это правильно, что побоялись, гражданка. Вижу, что вы раскаиваетесь…

Лариса истово закивала.

– И больше ничего противоправного совершать не будете…

Девушка прижала руки к кустодиевской груди и посмотрела преданно.

– Тогда задерживать вас я пока не стану.

Он встал и, направляясь к выходу, приказал ждать официальной бумаги.

– А сейчас мне что делать? – спросила Лариса, глядя с надеждой.

– Можете работать, – разрешил он. – И помните: никому ни слова.

Лариса снова закивала, как китайский болванчик, и залилась на этот раз благодарными слезами.

– А мне много дадут? – спросила она ему в спину.

– Посмотрим на ваше поведение, – многозначительно ответил Федор и неожиданно подмигнул убитой горем девице.

Отъехав от магазина, Федор был абсолютно уверен в двух вещах: Лариса не при делах и следователь из него просто никакой. От слова «совсем».

Бронштейн

Профессор Бронштейн отозвался на звонок только к вечеру.

– Кто? – переспросил он, когда Федор назвался.

И тут же быстро сказал:

– Так это ты, Федя? Конечно, приходи. Я на кафедре допоздна.

Не особенно надеясь на какой-то результат, Федор поехал на Университетскую набережную.

Он помнил Бронштейна брюнетом с густыми кудрями, а навстречу ему поднялся совершенно лысый мужчина. Почти старик.

– Не удивляйся, Федя. Не одного тебя жизнь потоптала. Онкологией страдаю. Только-только от «химии» отошел, – басом сказал Борис Яковлевич и крепко пожал протянутую руку.

Федор сел на предложенный стул рядом со столом профессора и, неизвестно почему волнуясь, спросил о картине Виельгорской.

– Да, я помню, – несколько рассеянно сказал Бронштейн и задумчиво погладил лысую голову.

Бледные сероватые щеки, потухший взгляд, сморщенная гусиная шея. Бедный старик. Впрочем, какой он старик? Просто из-за болезни выглядит лет на десять старше.

– Краски! Да! И сам холст! – вдруг хлопнул по столешнице Борис Яковлевич. – У нас такие не продавались. Причем картина была вовсе не старая. Примерно середина двадцатого века. Да, вот еще что. Я видел полотно без рамы и заметил в углу три латинские буквы – W, S и, кажется, C. После каждой буквы стояла точка.

– И что из этого может следовать?

– Что это, возможно, полотно европейского художника. Современного. Ну почти. Во всяком случае, сто лет ей еще не исполнилось.

– А буквы – подпись?

– Надеюсь. Во всяком случае, это зацепка.

– Картина может иметь ценность? – спросил Федор и почувствовал, как стайка уже знакомых мурашек, встрепыхнувшись, проскакала вдоль позвоночника.

– Зависит от того, чья работа. Впрочем, рука мастера чувствовалась. Знаешь, тогда – это был конец девяностых – мне показалось странным увидеть подобную вещь у простой советской старухи. Хотя теперь я не вижу ничего необычного. Скорее всего, кто-то из родственников вывез из Европы после войны. Оттуда не чемоданами, эшелонами тащили. Не знаешь, у нее кто-то воевал? Она сама, возможно?

Федор покачал головой.

– А почему тебя вдруг заинтересовала эта вещь?

– Анна Андреевна Виельгорская завещала свою квартиру одной журналистке.

– А-а-а… Понятно. Наследница решила продать и хочет узнать, почем нынче фунт искусства.

Федор уже открыл рот,