жизнь прожила в одиночестве. Так и умерла одна, на полу старого дома, у порога, где ее и нашли… И я бы так прожила, если б не мой Пашенька… – она помолчала. – А у меня есть фотокарточка твоей прабабки. Сейчас найду. – Она медленно поднялась, достала из шкафа старый-престарый советский альбом и стала перебирать «фотокарточки». – Вот. Это Анна Матвеевна. А это ее дочь, Шура.

На фотографии были несколько человек и среди них смеющаяся женщина в платке с медальончиком на шее, а рядом красивая хохочущая девчонка лет семнадцати.

– Какая красивая… Грустно. А знаете, мечту бабы Нюси иметь внучку Анну осуществила ее младшая дочь, моя бабушка. Она дала мне это имя.

– Береги его. Оно приносит счастье…

Домой ехали молча. Ане не хотелось говорить, и Гюнтер понимал ее настроение.

«Как я могла не знать всего этого раньше? – Ане почему- то стало стыдно перед давно умершими предками за то, что она проявляла к ним абсолютное неуважение, отмахиваясь от них, как от навязчивых мух. – Мне было даже не интересно, кто они и как они жили. Я ничего не знала о них. А ведь это их кровь течет в моих венах…»

В последнее время – с тех пор, как она связалась с этим домом – наступление темноты гарантировало Ане приход страхов. Поэтому она с тоской смотрела, как за окном становится всё темнее и темнее… Ей хотелось поговорить об этом.

– А ты не боишься темноты? – спросила она Гюнтера.

– Нет. Это бессмысленный страх. Темнота – это тот же день, только с выключенным светом.

– А мертвецов?

– Нет. Чего их бояться-то? Они уже не причинят вреда… А ты боишься, что ли?

– Ну не то что боюсь, но просто как-то не по себе… – соврала Аня. Гюнтер внимательно посмотрел на нее.

– Понятно… Страх нужен человеку, чтобы защитить его, предостеречь от чего-то, чтобы человек вовремя предпринял меры по своему спасению или просто сделал выводы на будущее. Страх – это наш хранитель. Надо принимать и уважать его. Если же страх ни от чего не защищает, то он бессмыслен и не должен иметь места в твоей жизни.

– Неужели ты ничего не боишься? Не поверю…

– Боюсь. Все люди чего-то боятся.

– Чего боишься ты? Может, какие-то фобии?

Он помолчал.

– А ты с какой целью интересуешься? Хочешь узнать мои слабые места, как Далила, чтобы лишить меня сил, как она Самсона?

– Да у тебя всё равно стричь нечего. Просто спросила. Ну?..

Он опять помолчал, но всё же ответил:

– Да нет у меня никаких фобий. Разве что естественный человеческий страх потерять близких. Да, считай меня семьефобом.

– Что за глупость? – засмеялась Аня.

– Глупость – это бояться темноты и мертвецов…

Аня прикусила язык.

– Почему ты этого боишься?

– Потому что семья – это постоянные страхи… Нет ничего хуже, чем страх потерять близких. Я не понимаю, как люди мирятся с этим страхом, когда женятся. Хотя, возможно, они просто не понимают, какую страшную ответственность на себя берут…Я хотел бы прожить свою жизнь один, как твоя баба Шура. Меня греет мысль, что так я никогда никого не потеряю.

– А как же старость?

– Ну а что старость? Отложу денег, соседи схоронят…

– Мрачновато…

– Да почему? Каждый сам решает, как ему жить. Это мой выбор, и я не вижу в этом ничего плохого. Я привык жить один.

Ночью Аня никак не могла заснуть. Перед закрытыми глазами стояли груды земли в старом доме, а в мозгах постоянно прокручивалась история про несчастного Дмитрия. Потом она представила, как баба Шура умирала в том доме в полном одиночестве. Почему ее нашли на полу? Может, она хотела выйти? Сказать что-то? Ане стало не по себе. Она открыла глаза. Кругом было темно, как никогда не бывает в городских квартирах, где тусклый свет фонарей и проезжающих мимо машин обязательно находит щель в шторах. А Аня темноты боялась.

Было тихо. Жизнь в этот тихий мрак вносили только часы – от электронных часов на Гюнтеровской музотехнике на ковер падал слабый зеленоватый свет, да механические часы где-то в глубине комнат, на кухне, отсчитывали секунды жизни, словно отчеканивая метрономом шаги. Ей вспомнились шаги в недрах закрытого старого дома, и на нее вновь напал неконтролируемый страх, как тогда. «Этот дом проклят! – вдруг торкнула ее мысль. – Его прокляла умирающая баба Шура, за то, что ее все бросили! Или баба Нюся! За свои спрятанные сокровища. Эти проклятья пали на меня…» Постепенно ей стало казаться, что зеленоватый свет падает на чьи-то черные расплывчатые тени, стоящие во мраке. Тени приобретали всё более реальные и четкие очертания, и она уже могла поклясться, что видит перед собой душу прабабки. Вот ее тщедушные плечики, вот голова, вот черные глазницы…Она стояла у Аниного изголовья, она пристально смотрела на Аню.

Аня закрыла глаза, спасаясь от пронзающего страха. «Она пришла за мной… Я ищу то, что спрятано не для меня…» Как в детстве, укрылась одеялом с головой. Оно давало ощущение защиты. Стало нестерпимо жарко и мало воздуха, но вылезти – смертеподобно. Аня боялась пошевелиться. «Нет, это всё неправда, это плод моего воспаленного воображения, это просто темнота. Придет солнце и разгонит все мои страхи», – разум уговаривал ее, но нервы опять перестали слушаться. Время шло, легче не становилось. Вот и одеяло перестало спасать от страха. «Я больше не могу быть одна в темноте. К утру я сойду с ума! Надо спасаться!» – решила она в конце концов. Собрала всю свою храбрость, выдохнула, резко сбросила одеяло и почти побежала на носочках, чтобы не шуметь, натыкаясь в темноте на все углы, в комнату Гюнтера. Без одеяла она была совсем беззащитна, будто без кожи, и бабка следовала за ней по пятам.

Забежав к нему в комнату, Аня в нерешительности остановилась на пороге. Гюнтер равномерно сопел, как обычно. От его присутствия в комнате уже стало легче. «Разбудить и сказать, что ко мне пришел призрак бабки? Он решит, что я рехнулась. Не будить? Тогда зачем я здесь?Но идти одной назад… Может, посидеть в уголочке комнаты?»

Она тихо-тихо подошла к Гюнтеру, боясь его разбудить и в то же время ужасно желая, чтобы он сейчас проснулся сам. Встала рядом и помедлила в нерешительности. «Гюнтер, – хотелось прошептать ей, – мне страшно, можно я залезу к тебе под одеяло? Я хочу спать здесь, с тобой…» – но ее воспитанные губы никак не могли произнести этот бред. В темноте Аня едва различила