Мы едем обратно на базу – к зданию МЧС. На многих домах заметны сколы, а почти все окна на верхних этажах домов обклеены скотчем – белый косой андреевский крест. При попадании в окно скотч защитит от разлета осколков стекла.

Наш водитель – местный эмчээсник – рассказывает, что после обстрела или очередного прилета снаряда на место сразу же приезжают работники коммунальных служб и, насколько это возможно, приводят в порядок пострадавшую территорию: собирают осколки, что-то подбеливают, где-то подкрашивают и уезжают. Эти работники коммунальных служб лично для меня – настоящие герои, но говорят ли о них нам? Слышим ли мы об их подвигах? Нет, вместо них – одна сплошная попса.

Город Донецк, несмотря на то что уже второй год здесь идет война, чистый и ухоженный. По крайней мере, именно такое впечатление складывается у меня.

Мы приезжаем к зданию МЧС и опять проходим в ситуационный зал. Ждем следующее совещание, на котором снова будут зачитывать фамилии, распределяя нас по новым группам сопровождения траурных мероприятий.

В этот раз мы едем вдвоем с местным сотрудником. Мне называют марку машины, регистрационный номер и говорят, где она находится, – всего в нескольких кварталах отсюда.

Я иду по донецким улицам, прохожу мимо блокпоста – сложенных один на другой бетонных блоков с оборудованными бойницами – отверстиями, позволяющими вести огонь из укрытия. Предполагаю, что я сейчас неплохой вариант для провокации – человек с большими белыми буквами на спине: «МЧС России».

В указанном месте меня ждет мой напарник на его белой «семерке». На этот раз нам предстоит ехать в город Макеевку, который находится совсем рядом с Донецком. Пока мы едем, водитель рассказывает, что руководство ценит тех сотрудников, кто не ухал из города, когда начались боевые действия, хотя многие люди сразу уехали в Россию. Ценят тех, кто остался и продолжал работать, несмотря ни на что – ни на частые обстрелы города артиллерией украинских вооруженных сил, ни на постоянные выезды в населенные пункты, которые оказались на линии огня. Водитель рассказывает:

– Едем на пожар – горят дома после обстрела. Пока стихло – пока там у них БК (боекомплект) подносят, огонь корректируют, снаряды заряжают, – у нас есть время бороться с огнем. Так и приходится работать. Мне вот, – водитель кивает головой на свои погоны, – досрочно звание прапорщика присвоили. Я не уезжал никуда.

Въехали в Макеевку. Проезжаем торчащий из земли неразорвавшийся снаряд реактивной системы залпового огня «Град». Прямо возле частных домов, прилетел и не разорвал в клочья все, что попало в радиус его поражения. Саперы, конечно, отработали и обезопасили снаряд, и теперь он просто под небольшим углом торчит из земли.

Справа от нас, в нескольких километрах, несколько огромных терриконов, там сейчас идут бои – до нас эхом долетают звуки выстрелов и взрывов. Выстрелы слышны значительно реже, больше раздается громких хлопков.

Мы приехали в пункт назначения – к кладбищу в Макеевке, но там совершенно нет людей и никто никого не хоронит. Мы привезли с собой венок и не знаем, куда его теперь девать. После некоторых колебаний и сомнений грузим его снова в машину и собираемся ехать обратно втроем: я, мой напарник и венок.

Едем на базу, к зданию МЧС. Откуда-то вдруг выезжает БМП (боевая машина пехоты) и едет перед нами, как простой гражданский грузовик. Через время БМП сворачивает, уступая нам дорогу. Ни разу в жизни еще не видел, как по городу, в совсем небольшом потоке машин, ездит военная техника, на которую люди уже не обращают никакого внимания – привыкнув и давно уже адаптировавшись к новым обстоятельствам.

Приехав на базу и выгрузив венок, мы выясняем, что нам по ошибке дали не тот адрес, где планировалось захоронение погибшего шахтера.

Наша прибывшая группировка едет заселяться в гостиницу, она находится в центре города, напротив большого храма.

По периметру здания гостиницы обустроены укрытия – все те же бетонные блоки, мешки с песком и бойницы. Возле входа и внутри, в холле, вооруженные люди – ополчение и чья-то охрана.

Я заселяюсь в номер со своим коллегой – моим боевым товарищем Павлом Долговым. В номере я подключаюсь к вай-фай и сразу же пишу супруге, что все хорошо. Передаю краткую информацию о нашей работе в отдел реагирования моего подразделения.

Утром собираемся на выезд – нам предстоит снова та же самая работа, что и вчера – сопровождение траурных мероприятий. Спускаемся в лифте вниз и идем к машине – вся наша группировка уже в сборе, мы с Павлом немного опаздываем и приходим последними. Руководство, конечно же, недовольно и сразу же задает вопрос «почему вы опоздали?». Что может дать ответ на подобный вопрос? Что поменяется, если сказать, что мы спасали планету от пришельцев или случайно обнаружили телепорт и оказались в восемнадцатом веке? Ничего не поменяется. Доктор Павел Долгов, отвечая на вопрос руководства, говорит:

– Да тут мы с Тёмычем выходим из номера, а там стоят двое с автоматами. Они нам перегородили дорогу и говорят: «стойте здесь». Ну, мы с Тёмычем стоим и ждем, ясное дело, – Павел разводит руки в стороны. – У них два автомата, они в камуфляже, на лице у каждого бандана. Не, шеф, мы еще хотим пожить и спорить с ребятами не стали – так и стояли какое-то время, пока они по рации кого-то не вызвали и им не дали отмашку, что нас можно пропустить. А вышли мы вовремя – я на часы смотрел специально, когда мы дверь номера закрывали. Тёмыч закрывал, а я на часы глянул в тот момент. – Доктор Долгов говорит убедительно, даже я верю его словам. Только понимаю, что Тёмыч в его рассказе – это я, его напарник, с которым он вместе позже запланированного времени вышел из номера, а потом, быстро спустившись в лифте, вышел к машине. При этом по пути никого не встретив.

Мы снова в министерстве, в ситуационном зале. Нас разбивают по группам, и мы отправляемся согласно плану-графику. Снова захоронения и обгоревшие люди в гробах, только сегодня тихо – рядом никто не стреляет.

В этот день я сопровождаю также два мероприятия захоронения. Первое проходит быстро и без каких-то особых реакций родственников погибших. Конечно, люди плачут – плач для нас, психологов, хороший показатель, так как это выход эмоций. Если выхода эмоциям нет, то человек через какое-то время просто упадет без чувств – я не один раз видел такое лично.

Если человек начал плакать, то его нельзя оставлять одного – я нахожусь рядом. Сначала он отказывается от предложения выпить воды, но