день совместными усилиями нам удалось найти Косте новое место. Теперь он живет и работает не в самом городе Ростове-на-Дону, а в области. Деньги платят своевременно, а также его хорошо кормят, покупают сигареты и что-то необходимое из вещей.

Снова проходит время, и опять звонит Костя – говорит, что его опять хотят кинуть, ничего не заплатив, а отношения с его возлюбленной прекратились. Костя сообщает по телефону, что он принял решение возвращаться домой, на Украину.

Я знаком с тем человеком, у которого работал Костя, и этот человек никак не ассоциируется у меня с тем, кто может так просто взять и обмануть своего работника. Звоню этому человеку, и вдруг выясняются подробности: Костя хотел угнать КАМАЗ своего работодателя.

Косте даю адрес своей работы, чтоб увидеть его перед тем, как он поедет домой. Мы дали ему с собой пакет продуктов, деньги на дорогу и собрали кое-какие вещи. О своем разговоре с работодателем промолчал – если он решил ехать домой, то пусть едет спокойно. Да и смысла в этих разговорах я не вижу.

На этом Костя исчез.

Наташа продолжала жить у матери Екатерины и работать на мойке.

Прошел год. Наташа уехала в Питер и теперь живет и работает там. От Кости не поступало никаких новостей. Но нам, конечно, хотелось знать, как он.

Костю мы нашли через полтора года в социальных сетях. За это время я уже успел побывать в командировке на Донбассе: в Донецке, Макеевке и проездом в Харцызске и Иловайске, знаменитом Иловайским котлом, когда ополчение взяло в окружение крупную группировку сил и средств украинских вооруженных сил.

Нашли аккаунт Кости, он онлайн. Главное, что живой, – думаю я и пишу сообщение:

мы все переживали за тебя все это время…

Костя печатает:

тогда я благополучно добрался домой и в скором времени пошел воевать…

Я почему-то никак не предполагал, что Костя пойдет воевать, мне казалось, что он, перейдя границу, останется где-то на подконтрольной ополчению территории Донбасса и уже в который раз будет заново строить свою жизнь.

Костя печатает:

я служил в артиллерии…

мы стояли в районе Донецкого аэропорта…

получил несколько ранений…

потом меня наградили медалью.

Из сообщения Кости я понимаю, что название медали на украинском языке, а потом он указал свое подразделение – один из украинских карательных батальонов. Я пишу Косте:

я подумал, ты в ополчении воевал.

Костя печатает:

так получилось, родной.

Переписка на этом закончилась.

Я стал размышлять над ситуацией. Так, в пятнадцатом году я был в командировке на Донбассе – мы оказывали психологическую помощь родственникам погибших шахтеров. В один из дней я был в Куйбышевском районе Донецка – там находится кладбище, мимо которого проходит дорога к аэропорту. Как раз в то самое время стали раздаваться взрывы – конечно, не в непосредственной близости, но достаточно близко, чтобы… Хотя об этом немного позже. Сейчас речь об ином: теоретически возможно, что в тот самый момент работала артиллерия в районе аэропорта, где нес свою службу Костя. И, наверное, было бы сверхабсурдным, если б меня задело осколком артиллерийского снаряда, выпущенного Костей или его сослуживцами.

Имею ли я хоть какое-то право судить о выборе человека? Могу ли я требовать от человека, чтоб он стал на ту или иную сторону? Нет, требовать я могу только от себя. И никто не обязан поддерживать мою позицию или соглашаться с моей точкой зрения. По сути, изначально все мы хотели одного – чтобы Костя был живой. А он жив, да еще и с медалью.

Я поделился этой историей про Костю во время одного из разговоров со своим товарищем Рафи Джабар – афганским добровольцем «первой волны», вступившим в ряды ополчения еще в апреле четырнадцатого года. Я обязательно еще расскажу о нем в этой книге.

Рафи говорит мне:

– Скорее всего, Костю мобилизовали – призвали, не спрашивая его, хочет он идти воевать или нет. Если у тебя остались его контакты, напиши, нужна ли ему или его родным какая-то помощь, – я постараюсь помочь.

За этими словами стоит подвиг, и я знаю, что это не пустые слова, и если бы Костя написал, что действительно он или кто-то из его родственников нуждается в помощи, то Рафи попытался бы эту помощь оказать и, скорее всего, смог бы в итоге как-то это сделать. Что-то подобное уже было: Рафи приезжал ко мне, делая огромный крюк и наматывая множество лишних километров, чтобы просто передать мою гуманитарную посылку жителю Донецка.

Глава 8

Зона боевых действий

За окном ранняя весна пятнадцатого года – самое начало марта. Синоптики, если вы еще им верите, обещают, что этот месяц будет теплым. У меня выходной, и я нахожусь дома – такая возможность есть далеко не каждые субботу и воскресенье. Звонит телефон – это с работы: мне сообщают, что завтра мы выезжаем в Донецк, где в результате аварии на шахте погибли шахтёры.

Первая мысль, что приходит в голову, – надо сообщить супруге эту новость. Я откровенно обманываю ее и говорю, что раз нас направляют в Донецк, значит, там спокойно, иначе никто никого никогда не отправил бы. На самом деле ситуация немного другая.

Звоню брату и предупреждаю его, что завтра уезжаю в Донбасс и буду не на связи.

В телефонном режиме уточняю информацию, и мне сообщают, что прибываем в подразделение к трем часам утра, а в пять часов выезжаем. С нами едут коллеги из Москвы – наше руководство, или кураторы. Слово «кураторы» подходит лучше.

Из нашего подразделения едут только мужчины, которых немного – всего пять человек: начальник, его заместитель, психотерапевт и мой настоящий боевой товарищ Павел Долгов, водитель Александр Юлианович (Юлианыч – так зовут его коллеги) и я.

Необходимость выезда в Донбасс поставила в очередной раз острый вопрос о дефиците психологов-мужчин. Наше подразделение почти полностью состоит из психологов-женщин – многие из них хорошие специалисты, но по очередному решению сверху женщин отправлять в подобные места нельзя. Едут только мужчины. Всевозможными погрузками и разгрузками, ремонтными работами, расчисткой снега на крыше нашего здания – всем этим занимаются только психологи-мужчины. Я не говорю о том, что психологи-женщины пусть тоже лезут на крышу и чистят там снег – речь о том, что нужно увеличить количество психологов-мужчин. Это даже логично. Понятно, что при очередной, например, разгрузке какого-нибудь оборудования начальник и его заместитель не будут таскать пыльные и тяжелые коробки, тем самым количество грузчиков и носильщиков в нашем лице сводится к нескольким единицам.

У каждого сотрудника есть свой «тревожный» рюкзак – размером он вполовину среднестатистического человеческого роста. В рюкзаке есть все: спальный мешок, запас продуктов, комплект одежды, комплект униформы, сменная обувь и прочие радости жизни. По какой-то совершенно нелепой и абсолютно нелогичной традиции