Добиралась я электричкой и к вечеру уже устроилась вгостинице, решив, что с квартирой пока торопиться не стоит, очень может быть,что опять придется переезжать, и еще не раз. Если честно, я не очень-то бояласьугроз мужа, хорошо зная его. Пройдет полгода или год, и он успокоится. Истоминтоже меня не тревожил. Он адвокат, а адвокатам положено уважать закон, покрайней мере мне казалось, что здравый смысл победит кровожадность.

После возвращения на родину у меня появилась еще однапроблема: я была богата и свободна, но понятия не имела, что делать ссостоянием. Чтобы не скатиться в депрессию от таких мыслей, я решилаосуществить давнюю мечту и купила мольберт и акварельные краски. В среду утромя отправилась на набережную, совершенно пустынную по случаю мелкогонадоедливого дождя, и принялась писать величественный древний собор, чтовозвышался на холме.

Занятие это меня так увлекло, что я не заметила, как прошловремя. Следовало подумать об обеде, но покидать набережную не хотелось. Я ещераз взглянула на рисунок, отметила многочисленные огрехи и вдруг услышала:

– Вот в этом месте размой водой побольше, и будетотлично.

Я стояла в дождевике с надвинутым на голову капюшоном,должно быть, по этой причине не услышав, как подошел нежданный критик.Недовольно повернулась и увидела молодого мужчину, он стоял за моей спиной и,судя по всему, уже давно наблюдал за мной.

– Ты самоучка? – спросил он с улыбкой. – Необижайся, у тебя хорошо получается.

И я совершенно неожиданно для себя улыбнулась в ответ. Емубыло лет двадцать семь. Среднего роста, узколицый, в куртке из легкойнепромокаемой ткани. Его темные волосы вились тонкими спиральками и падали наплечи, на них поблескивали капельки воды, еще были усы и аккуратная бородкаклинышком. Я решила, что он похож на художника.

– Где надо размыть? – серьезно спросила я.

Он протянул руку, указывая нужное место, а я завороженнонаблюдала за его ладонью. В жизни не видела таких красивых рук. Узкая ладонь стонкими длинными пальцами, белокожая, несмотря на середину лета.

– Ты художник? – спросила я.

– Нет, как и ты, любитель.

– У тебя красивые руки, – не удержалась я.

– Это мой инструмент.

– Так ты музыкант? – догадалась я.

– Маэстро, – засмеялся парень. – А тыкрасавица. Я думал, ты одна из тех теток, что вечно здесь ошиваются и продаютсвои картинки туристам. Ты, кстати, ничего не продаешь? – серьезно спросилон.

– Нет.

– Жаль. Я бы купил. – И опять улыбнулся. И яулыбнулась в ответ.

Глядя на него, вообще хотелось улыбаться. Несмотря на серыйдень, парень выглядел так, точно солнце для него всегда светило. Рядом с нимбыло уютно, и это показалось мне странным, ведь я совсем не знала его.

– Как тебя зовут? – спросила я.

– Кирилл, – помедлив, ответил он.

– А меня Селина. Звучит по-дурацки, правда?

– Мне нравится.

– Можешь называть меня Лина, так проще.

– Селина гораздо красивее.

Я начала складывать мольберт, а он стал мне помогать. Потомвзял его из моих рук, повесил себе на плечо, и мы медленно пошли по набережной.Он молчал, разглядывая реку внизу сквозь тонкую сетку дождя, и я молчала,удивляясь тому, как спокойно на душе. Впервые за долгие месяцы. Набережнаязакончилась, мы стояли возле широких ступеней, что вели к собору.

– Я собиралась пообедать, – сказала я. Он кивнул:

– Хорошая идея. Здесь неподалеку есть кафе. Можем пойтитуда.

В кафе было многолюдно и шумно, пристроив мольберт у стены,мы расположились за столиком на двоих и оказались друг против друга. Яподумала, что у него печальные глаза, как будто он знал некую грустную тайну,недоступную мне. Лицо его было очень нежным, с тонкими красивыми чертами, и,если бы не борода и усы, оно вполне могло бы принадлежать женщине.

– Где ты живешь? – спросил он.

– В гостинице. Называется «Старый дворик». Это вцентре, на Малой Никольской.

– Здорово, – засмеялся он. – Ты богачка?

– Да, – ответила я серьезно.

Он вроде бы удивился, а потом сказал:

– Я вообще-то тоже.

Богачом его представить было невозможно, мне всегдаказалось, что такие, как он, должны путешествовать по жизни без гроша вкармане, и я решила – он имел в виду вовсе не деньги.

– Значит, ты богата. А откуда приехала?

– Издалека.

– Конечно, – кивнул он. – Такие девушкивсегда являются издалека. А потом вдруг так же исчезают. Легкой дымкой, какпризрак, оставляя за собой разбитые сердца.

– Ты смеешься надо мной? – вздохнула я, хотязнала: нет, он не смеется.

– Я сожалею, – вновь очень серьезно ответил он.

– Сожалеешь? О чем?

– В двух словах не объяснишь. Может быть, потомкогда-нибудь я расскажу. А может, мне повезет. Правда, мне никогда не везет, покрайней мере с девушками, но тем не менее…

Утверждение, что ему не везет с девушками, показалось мнееще более сомнительным. По-моему, он был из тех, в кого девушки должнывлюбляться с первого взгляда. Мне самой очень захотелось в него влюбиться. Хотятри обязательных признака влюбленности начисто отсутствовали, я вновь подумала:что мне с ним невероятно легко и уютно, а затем меня посетила мысль – все, чтоон говорил, отдавало некой странностью, и я даже решила, что он ссумасшедшинкой. Он музыкант, Маэстро, а талант всегда сродни сумасшествию, вотв том, что он талантлив, я ни секунды не сомневалась.

– А это «потом» будет? – спросила я, и он вроде бырастерялся.

– Что?

– Ты сказал «когда-нибудь потом».

– Конечно, будет, если ты захочешь. Вот только захочешьли… – Он грустно усмехнулся и покачал головой.

– Я никогда не встречала никого похожего натебя, – произнесла я, чувствуя, что получилось довольно бестолково, но онпонял.

– Это точно. Я особенный. А ты очень красивая. Впрочем,это я уже говорил.

Обед нам давно принесли, а мы сидели и разговаривали, забывпро еду.

– Расскажи мне о себе, – попросила я, взяла ложкуи начала есть.