Рассказом о судьбе Уэсли Рансома — бывшего члена Общества Кристины — я надеюсь помочь вам принять непростое решение. Надеюсь продемонстрировать, что каждой бесценной привилегии членства в Обществе Кристины Алкотт соответствует столь же бесценная привилегия брать на себя ответственность.

Тем летом я прибыл на «неделю Кристины» последним. Выйдя из планера, я взглянул в сторону обрыва и одинокого дома, который Кристина когда-то назвала «Плачущее небо». Изъеденное солеными брызгами, истерзанное морскими ветрами «Плачущее небо» стояло на великолепном месте. За задним двором начиналась сосновая роща. Парадным двором служил Атлантический океан. Мои ноздри трепетали, жадно вдыхая воздух полуострова Кейп-Род. Едкие молекулы соли скребли в горле. Накатывавшиеся волны разбивались о скалы с тихим рокочущим звуком.

От обрыва по пригнувшейся от ветра траве я пошел к дому, неторопливо миновал лужайку и поднялся на веранду. Повсюду следы Кристины. Ее коллекция сентиментальных картинок — календари с котятами, акварели с младенцами, замершие кролики — покрывала стены. Над камином — обложка журнала «Кинозвезды», помещенная в рамку. На ней — лицо голливудского актера Рейсфорда Спона с ослепительной улыбкой в тридцать два зуба.

Я устроил себе короткую экскурсию. Другие члены общества, как я позже обнаружил, уже приступили к исполнению своих обязанностей. Рваные ритмы тяжелого металла — «Плоть перед завтраком», скандальный альбом группы «Проклятие жестянщика» — неслись сквозь двери комнаты Мэгги Йост. К вечеру, как я знал, у бедной женщины появятся слуховой эквивалент астенопии и неукротимый понос. Заметив, что дверь в комнату Лиши дю Прин закрыта, я предположил, что она, должно быть, занимается любовью с очередным мужиком, которого специально привезла с собой. Остальную часть года, как выяснилось позже, Лиша дю Прин почти не общалась с мужчинами. И не из-за социальной дизадаптации или эмоционального дефицита. Просто она была совершенно безразлична к представителям этого пола.

Я заглянул в подвал. Так и есть, Кендра Келти уже включила видик и пыталась с головой погрузиться в просмотр старого фильма с участием Рейсфорда Спона «Последний ацтек». Кендра Келти считала, что все фильмы, в которых когда-либо снимался Рейнсфорд Спон, неимоверно скучны, а сам Рейнсфорд — женоненавистник и фашист. Кендра страдала молча.

И я вернулся в гостиную. Доктор Дорн Маркл, ненавидевший воду и полагавший, что зайти на десять футов в воды Атлантики — все равно что заигрывать со смертельными подводными течениями и предлагать себя стае акул, только что закончил очередной заплыв. С него капала вода, оставляя пятна на деревянном полу. Он был жалок, как мокрая кошка.

— Привет, Дорн.

Я протянул ему свою «донорскую» руку, ну, ту, которую мне пришил хирург, и наши пальцы переплелись.

— Здорово.

У Дорна были удивительные глаза: большие, блестящие, изумрудно-зеленые. Ходячая реклама оптиметрического бизнеса.

— Классная погодка.

— Надеюсь, продержится до воскресенья.

Глубокомысленные беседы во время недели Кристины исключались. Так, разговор ни о чем.

Я вразвалочку вышел на веранду. Билли Силк, человек, испытывающий физиологическую и моральную аллергию на алкогольные напитки, сидел в шезлонге, потягивая абрикосовую настойку. Через минуту, после бега трусцой, появился Уэсли Рансом. Уэсли презирал все, связанное с физкультурой. И любые физические упражнения находил мучительными.

Страдание на лице Уэсли, как я мог предположить, было обязано своим происхождением не только пробежке. В голове этого члена нашего сообщества роились беспокойные мысли.

— Привет, Билли. Мои приветствия, Джон.

Мученический пот катился по лицу Уэсли.

— Рад, что набрел на вас. Есть дело, которое надо обсудить, весьма неотложное.

«Приветствия», «набрел», весьма неотложное» — вот какие слова употреблял Уэсли Рансом, это было в его стиле. Никак не мог преодолеть в себе актера.

— Неотложное?

Билли налил вина в пластиковый стаканчик, некогда принадлежавший Кристине. На стаканчике изображен плюшевый мишка. Билли мне нравился. Он был вегетарианцем и программистом, слышавшим пение эльфов среди плат памяти.

— Дело вот в чем, — начал Уэсли. — Состоять членом Общества Кристины стало для меня пустым звуком. Я не верю в него, ни капли. Это… безрассудство.

Билли, человека более возвышенного, эти слова оскорбили сильнее, чем меня, математика.

— Мне больно слышать это от тебя, Уэсли. С твоим-то добрым сердцем…

— В том-то и суть, собратья. Я ухожу.

Думаю, Билл прикладывался к стаканчику с плюшевым мишкой слишком уж часто, потому что он заплакал: нет, это было не полноголосное уханье оркестра, а скорее какое-то собачье завывание.

— Ты не можешь уйти. Подумай, что ты говоришь. Подумай о Кристине.

— Нам нужно устроить официальное собрание, — предложил я, стараясь держаться нейтрально, хотя понимал ужас Билли. — Всем восьмерым. Вместе.

Уэсли слизал пот с верхней губы.

— Сегодня? После обеда?

— Сегодня, — простонал Билли.

— После обеда, — всхлипнул Уэсли.

Нью-Йорк, говорят, то место на нашей планете, где вероятнее всего встретить родственника. Когда я впервые столкнулся с Кендрой Келти, разумеется, я не знал о нашем родстве, да и она о нем не знала.

Мы стояли в морском порту на автобусной станции в очереди за билетами. Я возвращался в Бостон после конференции учителей математики на тему «Эйнштейн, общая теория относительности и пятый класс». Я едва дождался ее завершения. Кендра направлялась в Филадельфию. Она играла в оркестре на флейте. Вокруг нас суетились уличные торговцы, норовили всучить бесполезные наручные часы и сомнительные пепельницы. Бродяги, жавшиеся к кафельным стенам, разговаривали с несуществующими собеседниками.

Меня потянуло к Кендре, как только я увидел ее. Между нами буквально пробежал электрический разряд. Это не было физическое влечение, хотя, конечно, отчасти присутствовало и оно: ее губы были столь эротичны, что их следовало бы прикрывать повязкой. Мы спонтанно и абсолютно одновременно оставили наши очереди. Притворившись голодными, мы направились к автомату. Кендра опустила в него пригоршню монет, нажала на кнопку и получила сандвич с крессом-салатом, который совсем не любила, и столь же ненужную ей чашку кофе. Она одновременно была стройной и кругленькой, качества, которые я раньше считал взаимоисключающими.

Когда подошла моя очередь, механизированный рог изобилия выплюнул мне шоколадный батончик с начинкой, плитку прессованного инжира и шипучий чай со льдом.

— У вас руки разные, — первое, что сказала мне Кендра Келти.

— Вы очень наблюдательны, — ответил я. — Это рука, с которой я родился. — Я легонько прикоснулся указательным пальцем правой руки к ее плечу. — А эта, — я снял микрокомпьютер, скрывавший шрам, опоясывающий левое запястье, — из банка органов.