В 1887 г. один из лидеров консерваторов лорд Р. Черчилль, оценивая заявления Германии по проливам весной 1885 г., сказал российскому послу в Лондоне барону Е. Е. Стаалю, что «это был весьма эффективный тормоз»[1575].

Угрозу политической изоляции на берегах Темзы почувствовали быстро. Элементарный расчет показывал, что перспективы военного столкновения с Россией весной 1885 г. выглядели даже хуже, нежели весной 1878 г. Поэтому новый этап военной активности Лондона являлся блефом, но далеко не пустышкой. В казначействе ее величества денег на ветер выбрасывать не привыкли. В очередной раз всей Европе (не только одной России, но и Франции, на всякий случай) была продемонстрирована решимость британского правительства незамедлительно прибегнуть к военным средствам, когда дело касалось обеспечения интересов Британской империи.

Однако уже с апреля 1885 г. в Англии поднялась антивоенная волна. 14 (26) мая в Лондоне прошел большой митинг против «безрассудного вотирования 11 000 000» на военные цели и с требованием, чтобы разногласия с Россией были переданы международным посредникам[1576]. 20 мая (3 июня) 1885 г. Гладстон заявил об отставке возглавляемого им кабинета. Новое правительство сформировал Солсбери, совместив посты премьера и госсекретаря по иностранным делам. Летом и осенью 1885 г. он попытался привлечь на свою сторону Германию, прося ее посредничества в разрешении среднеазиатского конфликта с Россией и предлагая совместно гарантировать территориальную целостность Ирана. Однако Бисмарк не принял эти предложения. Он заявил прибывшему в Берлин секретарю английского премьера Ф. Карри, что «Англия ни в коем случае не может рассчитывать на союз с Германией против России»[1577].

Надежд на Турцию у Лондона тоже не оставалось. Правительство султана продолжало настаивать на эвакуации англичан из Египта, и в этих условиях добиваться от него еще и военного содействия против России было совершенно бесполезно. В числе противников обострения конфликта с русскими оказался и эмир Афганистана Абдуррахман-хан. Так что реальных возможностей давления на Россию не оставалось, поэтому с Петербургом пришлось спешно договариваться. Итогом явился подписанный в Лондоне 29 августа (10 сентября) 1885 г. протокол, зафиксировавший взаимные уступки сторон в вопросе российско-афганских границ.

Однако летом 1885 г. весьма заманчивые перспективы антироссийской игры вновь открылись для Англии на Балканах. По воспоминаниям Л. Н. Соболева, в числе зарубежных агентов, окружавших болгарского князя, находился и англичанин, некто Фарлей[1578]. Так что Солсбери знал о стремлении Баттенберга освободиться от российской опеки и его планах по объединению Болгарии. Ставка была сделана… И английский премьер предстал убежденным защитником единства и независимости Болгарского княжества. В итоге достигался тот же эффект, что и в 1878 г. Только теперь Россия, теряя Болгарию, «отталкивалась» от проливов и Константинополя.

Но у британского правительства в то время была одна большая и нестихавшая головная боль — Египет. Захватив эту страну, англичане обеспечили себе непосредственный контроль над Суэцким каналом — кратчайшим путем из Англии в Индию. В этой связи острота задачи недопущения русских к Константинополю и проливам явно снижалась, а вот необходимость европейского признания британской оккупации Египта очевидно возрастала. Поэтому вполне логично, что все чаще стала всплывать формула возможного торга с Россией: контроль за проливами в обмен на признание контроля над Египтом. В Лондоне с тревогой наблюдали, как в течение 1886 г. Петербург и Стамбул уверяли друг друга во взаимной солидарности по сохранению статус-кво на Ближнем Востоке, считая главной виновницей его нарушения Великобританию.

В ноябре 1879 г., оценивая перспективы англо-русских отношений, «Таймс» писала: «Если Константинополь и наши индийские границы будут в безопасности, то мы не жаждем видеть Россию постоянно проигрывающей или страдающей от ужасных потерь»[1579]. Но сразу же после завершения оккупации Египта в сентябре 1882 г. на страницы газеты выплеснулась дискуссия о судьбе этого нового колониального актива Британской империи и зазвучали речи, ранее встречавшиеся крайне редко. Так, «Таймс» задавала своим читателям вопрос: если Англия «аннексирует Египет, какая компенсация может быть ей предложена, когда придет время России овладеть Босфором и Дарданеллами?» (курсив мой. — И.К.)[1580]. В 1885–1886 гг. в связи с англо-русским конфликтом на границах Афганистана дискуссия получила новый импульс. Сторонники традиционной политики оппонировали новым «пророссийским» настроениям. Традиционалисты отстаивали недопустимость уступок России в зоне проливов, заявляя, что так как она «защищена льдом и снегом лучше, чем бастионами и пушками», то, «владея Босфором, она будет неприступна в Европе три-четыре месяца в году». Их оппоненты считали иначе. Они писали в «Таймс»:

Дискуссия на страницах «Таймс» показала, насколько британские политики оказались напуганы усилением позиций России в среднеазиатском регионе.

Русские завоевания в Средней Азии 1880-х гг., как и замысел укрепить позиции России на Тихом океане, начавший реализовываться в эти же годы[1582], — все это в 1910-х гг. М. Н. Покровский «удачно», по мнению В. М. Хвостова, «назвал обходным движением на Константинополь»[1583]. Хотя Покровский здесь был не оригинален. Еще после завершения русско-турецкой войны Н. Я. Данилевский заметил: «Видно, путь к Босфору и Дарданеллам идет через Дели и Калькутту»[1584]. Подобное «геополитическое планирование» в Петербурге хорошо просматривалось из Лондона. Не без иронии Солсбери заметил, что «русские стремились осадить Константинополь с высот Пешевара»[1585]. Однако идея добиться от Англии уступки черноморских проливов, угрожая ее азиатским владениям, была весьма популярна в российских политических и общественных кругах 80-90-х гг. XIX в.[1586].