звездами, усатыми, как цветы дубка. С Балтики долетал легкий ветерок, временами тоже замиравший, словно для того, чтобы подивиться такому множеству народа и такой суете. И вдруг, как в сказке, небеса распахнулись. Огромные толпы притихли. В многотысячном свете потешных огней княжна Мария увидела фигуру царя, торопливо раздававшего приказы и спешившего с указаниями то к одному, то к другому. И запылало небо, заполыхала сама земля. Радуги взлетали в вышину, чтобы низринуться оттуда к горизонту. Сознание княжны залилось ясным светом: пламенеющие огни указали ей наконец истинную цель на любовных нивах, от которой она не должна уклоняться.

Иллюминация с большим искусством представила храм Януса, чьи двери древние римляне по вере своей и обычаям открывали при объявлении войны и закрывали после заключения мира. Когда створки его дверей сошлись в прекрасном голубом сиянии — символе окончания вражды, над новой столицей, словно из глубины ее потрясенной души, раздалось могучее звучание огромного числа труб, барабанов и литавр. Тысячи пушек на кораблях и в крепости потрясли окрестности своим ревом, грохот бесчисленных фузей и ружей отозвался без промедления. Небо не могло более вместить столько грома и криков «ура!», волны Невы пылали отражением и так, дымясь, вливались в залив.

— Где же вы пропадали, княжна? — обняла ее сзади Варвара Михайловна. — Ох и ох, эти празднества его величества смешали господ с подлым народом и дворцы с избами... Не лучше ли нам оставить сие столпотворение и укрыться в более уютном местечке?

— Где можно и в фанты поиграть, и занятные истории послушать, — одобрил Никита Юрьевич Трубецкой, как раз подошедший вместе с Анастасией Гавриловной, дочерью канцлера. Они были помолвлены и не стеснялись, шушукаясь и нежничая при посторонних. К ним присоединились и другие знатные отпрыски, которым наскучил дым салютов и приветственные вопли толп.

— Прошу всех пожаловать ко мне, — с безмерным радушием на лице пригласила Варвара Михайловна. — Кто хочет — пусть играет в фанты. Кому это не нравится, того научу новой карточной игре. Угощу пирожными по итальянскому рецепту. Выпьем шампанского...

Приглашенные, не откладывая, начали протискиваться сквозь толпу, которую перед ними расталкивали слуги. Варвара Михайловна привела их к стоящему рядом старому меншиковскому дворцу, ввела в просторную комнату. Новый дворец фельдмаршала, построенный недавно на Васильевском острове, был громадным для того времени зданием, убранным внутри с небывалой роскошью дорогими коврами, шелками и бархатом, гобеленами и картинами в золоченых рамах, уставленным драгоценной мебелью. Старый тоже можно было назвать роскошным, хотя он и казался более скромным. Мгновенно накрыли стол, откупорили шампанское. Вскоре послышались шутки, веселые возгласы, смех.

Варвара Михайловна незаметно отвлекла внимание княжны от этого веселого беспорядка и, подав ей знак движением бровей, позвала в соседнюю комнату. Это была детская спальня с малыми кроватками и подушечками не более пятачка. Не задерживаясь здесь, перешли в следующую горницу. Варвара Михайловна усадила княжну в удобное кресло.

— Это тайный кабинет супруга моей сестры, — пояснила она. — Здесь ему нравится отдыхать, принимать гостей, диктовать своим секретарям, иногда также развлекаться... Простите меня, княжна, теперь я оставлю вас одну. Конечно, ненадолго. Прошу вас, не морщитесь, вы скоро узнаете всему причину...

Горбунья улетучилась через дверь в глубине комнаты. Княжна поднялась на ноги. Покружила по комнате, разглядывая картины, статуэтки и вазы. Что могла означать странная выходка Варвары Михайловны? Почему она заперла ее здесь, как птичку, и просит обождать?

На стене висел небольшой гобелен с вышитой на нем совой — знаком богини мудрости, которую греки называли Афиной, а римляне — Минервой, если верить преданью, богиня родилась прямо из головы отца ее Зевса, в полном вооружении — со щитом, копьем и в шлеме. Княжна подозрительно спросила вещую птицу:

— Что там еще задумала Варвара Михайловна? Станет похваляться платьями, накидками, кольцами, драгоценностями? Или готовит уж совсем нежданное приключение? Может быть, лучше всего — сбежать отсюда, пока не поздно? Но зачем, в сущности, пускаться в бегство? Разве она, княжна, так уж возражает против непредвиденных приключений?!

Мария опустилась на краешек дивана, застеленного голубым покрывалом. Оперлась локтем о столик и головой о ладонь, пытаясь привести в порядок бурный клубок мыслей. Увидев рядом томик Овидия в оранжевом переплете из тисненой кожи, раскрыла его по привычке и стала неспешно листать. Четкие строки завлекли ее в русло повествования, постепенно раскрывая его смысл:

В дом друга входит низкий человек. Добрые родичи отсутствующего хозяина с радостью раскрывают перед ним объятия. Хозяйка самолично подает ему ужин, святою рукою гостеприимства наливает вино. Несчастная жертва! Ей и в голову не приходит, кого она угощает! Но вот вступает в свои права ночь. Всюду — тишина и покой; огни погашены, все уснули в своих постелях. Однако Секст Тарквиний не спит: воровато озираясь, он прихватывает свой меч в золотых ножнах, и тихо крадется к комнате молодой хозяйки. «Молчи, Лукреция, молчи! Покоряйся силе! Любовь Тарквиния не знает жалости!» Лукреция в оцепенении, душа — не более макового зернышка, Лукреция безгласна. И дрожит, дрожит, как ягненок в волчьей пасти. Бороться? Но что может сила женских рук? Звать на помощь? Но горло словно утыкано иголками. Бежать? Поздно! Рука Тарквиния пала на ее грудь. Он и молит ее, и сулит богатства, и грозит лютыми карами. Все напрасно.

— Ты не встанешь более с этого ложа, — говорит он наконец, — и гибель твоя будет позорной. Рядом с тобой будет убит конюх!»

Поверженная страхом перед стыдом, несчастная жертва уступает.

Но рано торжествовать, о бесчестный победитель! Эта ночь не пройдет тебе даром! Как страдает мать, пославшая сына в огонь, так терзается наутро Лукреция. Быстроногий гонец помчался от нее в лагерь римлян с известием для мужа и старого отца. И вот они возвращаются, спеша на ее жалобный призыв. «Что случилось? В чем причина твоего горя?» Охваченная ужасом, Лукреция проливает слезы, но говорить не в силах. После трех напрасных попыток, лишь на четвертый раз она собирается наконец с силами и рассказывает о своем несчастье. Мужчины прощают ей тут же грех, в котором она невиновна, но она возражает: «Вы прощаете мой грех. Но я не могу себе его простить!» Вынув вдруг кинжал, она вонзает его себе в сердце и падает, истекая кровью, к ногам своего родителя. Рыдания сгибают супруга, плачет старец. Тогда появляется Брут. Вырвав кинжал из тела усопшей, он поднимает его над головой