Наташа вышла замуж ранней весной 1813 года, и у ней в 1820году было уже три дочери и один сын, которого она страстно желала и теперь самакормила. Она пополнела и поширела, так что трудно было узнать в этой сильнойматери прежнюю тонкую, подвижную Наташу. Черты лица ее определились и имеливыражение спокойной мягкости и ясности. В ее лице не было, как прежде, этогонепрестанно горевшего огня оживления, составлявшего ее прелесть. Теперь частовидно было одно ее лицо и тело, а души вовсе не было видно. Видна была однасильная, красивая и плодовитая самка. Очень редко зажигался в ней теперьпрежний огонь. Это бывало только тогда, когда, как теперь, возвращался муж,когда выздоравливал ребенок или когда она с графиней Марьей вспоминала о князеАндрее (с мужем она, предполагая, что он ревнует ее к памяти князя Андрея,никогда не говорила о нем), и очень редко, когда что-нибудь случайно вовлекалоее в пение, которое она совершенно оставила после замужества. И в те редкиеминуты, когда прежний огонь зажигался в ее развившемся красивом теле, онабывала еще более привлекательна, чем прежде.

Со времени своего замужества Наташа жила с мужем в Москве, вПетербурге, и в подмосковной деревне, и у матери, то есть у Николая. В обществемолодую графиню Безухову видели мало, и те, которые видели, остались еюнедовольны. Она не была ни мила, ни любезна. Наташа не то что любила уединение(она не знала, любила ли она или нет; ей даже казалось, что нет), но она, нося,рожая, кормя детей и принимая участие в каждой минуте жизни мужа, не моглаудовлетворить этим потребностям иначе, как отказавшись от света. Все, знавшиеНаташу до замужества, удивлялись происшедшей в ней перемене, как чему-тонеобыкновенному. Одна старая графиня, материнским чутьем понявшая, что всепорывы Наташи имели началом только потребность иметь семью, иметь мужа, какона, не столько шутя, сколько взаправду, кричала в Отрадном, мать удивлялась удивлениюлюдей, не понимавших Наташи, и повторяла, что она всегда знала, что Наташабудет примерной женой и матерью.

— Она только до крайности доводит свою любовь к мужу идетям, — говорила графиня, — так что это даже глупо.

Наташа не следовала тому золотому правилу, проповедоваемомуумными людьми, в особенности французами, и состоящему в том, что девушка,выходя замуж, не должна опускаться, не должна бросать свои таланты, должна ещеболее, чем в девушках, заниматься своей внешностью, должна прельщать мужа также, как она прежде прельщала не мужа. Наташа, напротив, бросила сразу все своиочарованья, из которых у ней было одно необычайно сильное — пение. Она оттого ибросила его, что это было сильное очарованье. Она, то что называют, опустилась.Наташа не заботилась ни о своих манерах, ни о деликатности речей, ни о том,чтобы показываться мужу в самых выгодных позах, ни о своем туалете, ни о том,чтобы не стеснять мужа своей требовательностью. Она делала все противное этимправилам. Она чувствовала, что те очарования, которые инстинкт ее научалупотреблять прежде, теперь только были бы смешны в глазах ее мужа, которому онас первой минуты отдалась вся — то есть всей душой, не оставив ни одного уголкане открытым для него. Она чувствовала, что связь ее с мужем держалась не темипоэтическими чувствами, которые привлекли его к ней, а держалась чем-то другим,неопределенным, но твердым, как связь ее собственной души с ее телом.

Взбивать локоны, надевать роброны и петь романсы, для тогочтобы привлечь к себе своего мужа, показалось бы ей так же странным, какукрашать себя для того, чтобы быть самой собою довольной. Украшать же себя длятого, чтобы нравиться другим, — может быть, теперь это и было бы приятно ей, —она не знала, — но было совершенно некогда. Главная же причина, по которой онане занималась ни пением, ни туалетом, ни обдумыванием своих слов, состояла втом, что ей было совершенно некогда заниматься этим.

Известно, что человек имеет способность погрузиться весь водин предмет, какой бы он ни казался ничтожный. И известно, что нет такогоничтожного предмета, который бы при сосредоточенном внимании, обращенном нанего, не разросся до бесконечности.

Предмет, в который погрузилась вполне Наташа, — была семья,то есть муж, которого надо было держать так, чтобы он нераздельно принадлежалей, дому, — и дети, которых надо было носить, рожать, кормить, воспитывать.

И чем больше она вникала, не умом, а всей душой, всемсуществом своим, в занимавший ее предмет, тем более предмет этот разрасталсяпод ее вниманием, и тем слабее и ничтожнее казались ей ее силы, так что она ихвсе сосредоточивала на одно и то же, и все-таки не успевала сделать всего того,что ей казалось нужно.

Толки и рассуждения о правах женщин, об отношениях супругов,о свободе и правах их, хотя и не назывались еще, как теперь, вопросами, былитогда точно такие же, как и теперь; но эти вопросы не только не интересовалиНаташу, но она решительно не понимала их.

Вопросы эти и тогда, как и теперь, существовали только длятех людей, которые в браке видят одно удовольствие, получаемое супругами другот друга, то есть одно начало брака, а не все его значение, состоящее в семье.

Рассуждения эти и теперешние вопросы, подобные вопросам отом, каким образом получить как можно более удовольствия от обеда, тогда, как итеперь, не существуют для людей, для которых цель обеда есть питание и цельсупружества — семья.

Если цель обеда — питание тела, то тот, кто съест вдруг дваобеда, достигнет, может быть, большего удовольствия, но не достигнет цели, ибооба обеда не переварятся желудком.

Если цель брака есть семья, то тот, кто захочет иметь многожен и мужей, может быть, получит много удовольствия, но ни в каком случае небудет иметь семьи.

Весь вопрос, ежели цель обеда есть питание, а цель брака —семья, разрешается только тем, чтобы не есть больше того, что может переваритьжелудок, и не иметь больше жен и мужей, чем столько, сколько нужно для семьи,то есть одной и одного. Наташе нужен был муж. Муж был дан ей. И муж дал ейсемью. И в другом, лучшем муже она не только не видела надобности, но, так каквсе силы душевные ее были устремлены на то, чтобы служить этому мужу и семье,она и не могла себе представить и не видела никакого интереса в представлении отом, что бы было, если б было другое.

Наташа не любила общества вообще, но она тем более дорожилаобществом родных — графини Марьи, брата, матери и Сони. Она дорожила обществомтех людей, к которым она, растрепанная, в халате, могла выйти большими шагамииз детской с радостным лицом и показать пеленку с желтым вместо зеленого пятна,и выслушать утешения о том, что теперь ребенку гораздо лучше.