Наташа до такой степени опустилась, что ее костюмы, ееприческа, ее невпопад сказанные слова, ее ревность — она ревновала к Соне, кгувернантке, ко всякой красивой и некрасивой женщине — были обычным предметомшуток всех ее близких. Общее мнение было то, что Пьер был под башмаком своейжены, и действительно это было так. С самых первых дней их супружества Наташазаявила свои требования. Пьер удивился очень этому совершенно новому для неговоззрению жены, состоящему в том, что каждая минута его жизни принадлежит ей исемье; Пьер удивился требованиям своей жены, но был польщен ими и подчинилсяим.

Подвластность Пьера заключалась в том, что он не смел нетолько ухаживать, но не смел с улыбкой говорить с другой женщиной, не смелездить в клубы, на обеды так, для того чтобы провести время, не смелрасходовать денег для прихоти, не смел уезжать на долгие сроки, исключая как поделам, в число которых жена включала и его занятия науками, в которых онаничего не понимала, но которым она приписывала большую важность. Взамен этогоПьер имел полное право у себя в доме располагать не только самим собой, как он хотел,но и всей семьею. Наташа у себя в доме ставила себя на ногу рабы мужа; и весьдом ходил на цыпочках, когда Пьер занимался — читал или писал в своем кабинете.Стоило Пьеру показать какое-нибудь пристрастие, чтобы то, что он любил,постоянно исполнялось. Стоило ему выразить желание, чтобы Наташа вскакивала ибежала исполнять его.

Весь дом руководился только мнимыми повелениями мужа, тоесть желаниями Пьера, которые Наташа старалась угадывать. Образ, место жизни,знакомства, связи, занятия Наташи, воспитание детей — не только все делалось повыраженной воле Пьера, но Наташа стремилась угадать то, что могло вытекать извысказанных в разговорах мыслей Пьера. И она верно угадывала то, в чем состояласущность желаний Пьера, и, раз угадав ее, она уже твердо держалась разизбранного. Когда Пьер сам уже хотел изменить своему желанию, она бороласьпротив него его же оружием.

Так, в тяжелое время, навсегда памятное Пьеру, Наташе, послеродов первого слабого ребенка, когда им пришлось переменить трех кормилиц иНаташа заболела от отчаяния, Пьер однажды сообщил ей мысли Руссо, с которыми онбыл совершенно согласен, о неестественности и вреде кормилиц. С следующимребенком, несмотря на противудействие матери, докторов и самого мужа,восстававших против ее кормления, как против вещи тогда неслыханной и вредной,она настояла на своем и с тех пор всех детей кормила сама.

Весьма часто, в минуты раздражения, случалось, что муж сженой спорили подолгу, потом после спора Пьер, к радости и удивлению своему,находил не только в словах, но и в действиях жены свою ту самую мысль, противкоторой она спорила. И не только он находил ту же мысль, но он находил ееочищенною от всего того, что было лишнего, вызванного увлечением и спором, ввыражении мысли Пьера.

После семи лет супружества Пьер чувствовал радостное,твердое сознание того, что он не дурной человек, и чувствовал он это потому,что он видел себя отраженным в своей жене. В себе он чувствовал все хорошее идурное смешанным и затемнявшим одно другое. Но на жене его отражалось толькото, что было истинно хорошо: все не совсем хорошее было откинуто. И отражениеэто произошло не путем логической мысли, а другим — таинственным,непосредственным отражением.

Два месяца тому назад Пьер, уже гостя у Ростовых, получил письмоот князя Федора, призывавшего его в Петербург для обсуждения важных вопросов,занимавших в Петербурге членов одного общества, которого Пьер был одним изглавных основателей.

Прочтя это письмо, Наташа, как она читала все письма мужа,несмотря на всю тяжесть для нее отсутствия мужа, сама предложила ему ехать вПетербург. Всему, что было умственным, отвлеченным делом мужа, она приписывала,не понимая его, огромную важность и постоянно находилась в страхе быть помехойв этой деятельности ее мужа. На робкий, вопросительный взгляд Пьера послепрочтения письма она отвечала просьбой, чтобы он ехал, но только определил быей верно время возвращения. И отпуск был дан на четыре недели.

С того времени, как вышел срок отпуска Пьера, две неделитому назад, Наташа находилась в неперестававшем состоянии страха, грусти ираздражения.

Денисов, отставной, недовольный настоящим положением делгенерал, приехавший в эти последние две недели, с удивлением и грустью, как нанепохожий портрет когда-то любимого человека, смотрел на Наташу. Унылый,скучающий взгляд, невпопад ответы и разговоры о детской, было все, что он видели слышал от прежней волшебницы.

Наташа была все это время грустна и раздражена, вособенности тогда, когда, утешая ее, мать, брат или графиня Марья старалисьизвинить Пьера и придумать причины его замедления.

— Все глупости, все пустяки, — говорила Наташа, — все егоразмышления, которые ни к чему не ведут, и все эти дурацкие общества, —говорила она о тех самых делах, в великую важность которых она твердо верила. Иона уходила в детскую кормить своего единственного мальчика Петю.

Никто ничего не мог ей сказать столько успокоивающего,разумного, сколько это маленькое трехмесячное существо, когда оно лежало у еегруди и она чувствовала его движение рта и сопенье носиком. Существо этоговорило: «Ты сердишься, ты ревнуешь, ты хотела бы ему отмстить, ты боишься, ая вот он. А я вот он…» И отвечать нечего было. Это было больше, чем правда.

Наташа в эти две недели беспокойства так часто прибегала кребенку за успокоением, так возилась над ним, что она перекормила его и он заболел.Она ужасалась его болезни, а вместе с тем этого-то ей и нужно было. Ухаживая заним, она легче переносила беспокойство о муже.

Она кормила, когда зашумел у подъезда возок Пьера, и няня,знавшая, чем обрадовать барыню, неслышно, но быстро, с сияющим лицом, вошла вдверь.

— Приехал? — быстрым шепотом спросила Наташа, боясьпошевелиться, чтобы не разбудить засыпавшего ребенка.

— Приехали, матушка, — прошептала няня.

Кровь бросилась в лицо Наташи, и ноги невольно сделалидвижение; но вскочить и бежать было нельзя. Ребенок опять открыл глазки,взглянул. «Ты тут», — как будто сказал он и опять лениво зачмокал губами.

Потихоньку отняв грудь, Наташа покачала его, передала няне ипошла быстрыми шагами в дверь. Но у двери она остановилась, как бы почувствовавупрек совести за то, что, обрадовавшись, слишком скоро оставила ребенка, иоглянулась. Няня, подняв локти, переносила ребенка за перильца кроватки.

— Да уж идите, идите, матушка, будьте покойны, идите, —улыбаясь, прошептала няня, с фамильярностью, устанавливающейся между няней ибарыней.