«Почему у тебя такие грустные глаза?»

Потому что он знал, что этот день будет для него последним,а смерть — нелегкой?

— Думаю, ты знал и то, и другое, — Роланд закрыл глаза,чтобы лучше ощущать мех под руками. — Мне очень жаль, что я говорил с тобойтак… я бы отдал пальцы на моей здоровой руке, чтобы те мои слова осталисьневысказанными. Отдал бы, все до единого, я говорю правильно.

Но здесь, как и в Ключевом мире, время текло в одну сторону.Что сделано, то сделано. И повернуть что-то вспять не было никакой возможности.

Роланд мог бы сказать, что злости в нем не осталось, чтовыгорели последние ее крохи, но, когда ощутил, как кожу закололо, словноиголками, и понял, откуда это взялось, то почувствовал, как новая ярость опятьнаполняет сердце. Почувствовал и другое: его натруженные, но талантливые рукивновь обрели привычную уверенность.

Патрик рисовал его! Сидя под тополем, как будто маленькийзверек, мужеством превосходящий его в десять, чего там, в сто раз, не умер наэтом самом дереве, ради спасения их обоих.

«Так уж он создан, — спокойно и мягко заговорила Сюзанна вголове у Роланда. — Это все, что у него есть, все остальное отняли: родной мир,мать, язык и разум, который когда-то у него был. Он тоже скорбит, Роланд. Онтоже испуган. И только так может себя успокоить».

Безусловно, она все говорила правильно. Но правота эта лишьразожгла ярость Роланда, вместо того, чтобы умиротворить. Стрелок отложилоставшийся револьвер в сторону (теперь он поблескивал между двух роз), потомучто не хотел, чтобы его рукоятка находилась в непосредственной близости отруки. Был не в том настроении. Потом поднялся, чтобы как следует отчитатьПатрика. Почему-то ему казалось, что настроение его от этого хоть немного, ноулучшится. Он уже слышал свои первые слова: «Гебе нравится рисовать тех, ктоспасал твою совершенно никчемную жизнь, глупец? Это веселит твое сердце?»

И уже открыл рот, чтобы начать, когда увидел, что Патрикотложил карандаш и схватил свою новую игрушку. От ластика уже осталасьполовина, а других не было: Сюзанна забрала розовые цилиндрики с собой, как иревольвер Роланда, возможно, только по той причине, что, занятая более важнымимыслями, забыла о стеклянной баночке, лежащей в кармане. Патрик поднес ластик крисунку, потом поднял голову, похоже, с тем, чтобы уточнить, что именно онсобрался стереть, и увидел стрелка, который стоял на дне пересохшей речки ихмурился, глядя на него. Патрик сразу сообразил, что Роланд зол, хотя едва липонял, с чего злится стрелок, и лицо его исказилось от страха и предчувствиябеды. Роланд увидел юношу, каким, должно быть, время от времени видел егоДандело, и вот тут злость его рассеялась, как дым. Он не хотел, чтобы Патрикбоялся его, ради Сюзанны, не себя лично, не хотел, чтобы Патрик боялся его.

И вот тут выяснилось, что и ему будет лучше, если Патрик небудет его боятся.

«Почему не убить его? — спросил коварный голос в голове. —Убить и избавить от всех жизненных несчастий, раз уж ты проникся к нему такойнежностью? Он и ушастик-путаник могут вместе ступить на пустошь. Смогутприготовить там место и для тебя, стрелок».

Роланд покачал головой и попытался улыбнуться.

— Нет, Патрик, сын Сонии, — (именно так робот Билл называлюношу). — Нет, я ошибся… опять… и не стану тебя ругать. Но…

Он подошел к сидящему Патрику. Тот отпрянул, с собачьейулыбкой на лице, которая вновь вызвала злость, но на этот раз Роланд легкоподавил это чувство. По-своему Патрик тоже любил Ыша, и другого способасправиться с горем он просто не знал.

Впрочем, для Роланда все это не имело ровным счетом никакогозначения.

Он наклонился и осторожно вытащил ластик из пальцев Патрика.Юноша вопросительно посмотрел на него, протянул руку, глазами упрашивая вернутьему эту чудесную (и полезную) игрушку.

— Нет, — как мог, мягко, ответил ему Роланд. — Ты прожилтолько боги знают сколько лет, не зная о существовании таких штучек; думаю,проживешь и до конца этого дня. Может, ты найдешь, что еще нарисовать, Патрик…или стереть… но позже. Ты меня понимаешь?

Патрик не понимал, но, как только ластик оказался внагрудном кармане, рядом с часами, похоже, забыл о его существовании и вновьпринялся рисовать.

— Отложи на какое-то время и рисунок, — добавил Роланд.

Патрик подчинился без возражений. Указал на повозку, наТауэр-роуд, издал очередной вопросительный крик.

— Да, — кивнул Роланд, — но сначала мы должны посмотреть,нет ли среди снаряжения Мордреда чего полезного, и похоронить нашего маленькогодруга. Ты поможешь мне предать Ыша земле, Патрик?

Патрик горел желанием помочь, и похороны не заняли многовремени; тельце было куда меньше бьющегося в нем сердца. И еще поздним утромони начали отсчет последних миль той длинной дороги, что вела к Темной Башне.

1

Дорога и повествование получились длинными, вы не станете сэтим спорить? Путешествие было долгим, цену пришлось заплатить высокую… ниничто великое не дается с легкостью. Длинная история, как и высокая башня,должны строиться из камня. Теперь, однако, когда завершение близится, вы должнызаметить двух путешественников, шагающих к нам с большой осторожностью. Мужчинапостарше, загорелый, с изрезанным морщинами лицом, с револьвером на бедре,тянет за собой повозку, которую они называют Хо-2. Мужчина помоложе, с большущимальбомом под мышкой, благодаря которому он похож на студента давно ушедшихдней, идет рядом с ним. Они поднимаются по длинному, пологому склону холма,который ничем не отличается от сотен других холмов, что остались позади.Заросшая травой дорога, которой они следуют, с обеих сторон обрамлена остаткамикаменных стен. Дикие розы растут в большом количестве среди превратившихся вщебень плит. На равнине, за разрушившимися стенами, странные нагромождениякамней. Некоторые напоминают развалины замков, другие похожи на египетскиеобелиски. Есть и говорящие круги, где вызывают демонов. В одном месте каменныеколонны и цоколи в точности копируют

Стоунхедж. Глаз уже ищет друидов, собравшихся в центреогромного круга, возможно, для того, чтобы предсказать будущее на рунах, нохранителей этих сооружений, предтечей великого монумента нет. Там, где когда-тоони поклонялись своим богам, пасутся маленькие стада банноков.

Неважно. Мы пришли сюда не за тем, чтобы на завершающемэтапе нашего долгого путешествия осматривать древние руины, но старый стрелоктянет мимо них свою повозку. Мы стоим на вершине холма и ждем, что он подойдетк нам. Он идет. И идет. Упорный, как и прежде, человек, привыкший учитьсяговорить на языке страны, по которой идет (во всяком случае, в некоторыхучился), и старающийся узнать местные законы и обычаи; человек, который всегдавыравнивает перекосившиеся картины на стенах незнакомых номеров отелей. Онподнимется на холм, так близко от нас, что нам в ноздри ударяет кислый запахего пота. Вскидывает голову, быстро, автоматически смотрит перед собой, сначалавперед, потом вправо-влево, как и всегда, поднимаясь на вершину. «Прежде всегоопределись с позицией», — так учил Корт, и последний из его учеников правилаэтого не забыл. Он смотрит вверх без особого интереса, смотрит вниз… иостанавливается. Еще несколько мгновений не отрывает глаз от дороги, когда-томощеной, а теперь все более зарастающей травой, и опять поднимает голову, наэтот раз более медленно. Гораздо более медленно. Словно боится того, что, какему кажется, увидел.