Конфликт снова разгорелся в августе 1976 г., во время поездки в Шри-Ланку, где была организована, в основном на югославские деньги, встреча лидеров неприсоединившихся стран. Когда Йованка узнала, что Тито будет сопровождать Дарьяна Грбич, с ней случился истерический припадок. Конфликт дошел до такой степени, что Тито ударил ее. Пытаясь оправдаться, он доверил ей принимать иностранных государственных деятелей, которые прибыли на «Галеб» с прощальным визитом (хотя это было и не по протоколу), что устроило, но не успокоило Йованку[2583]. Всё определеннее ощущая угрозу, Йованка в мае 1977 г. во Флоренции распорядилась напечатать роскошно иллюстрированную книгу с названием «Их дни», которая должна была доказать всем, что в семье супругов Броз царит гармония. Многие считали, что книга с многочисленными снимками несет в себе и другой посыл: это было что-то вроде рекламы кандидатки на наследство. В ней Тито был показан как старик, нуждающийся в заботе, а еще не достигшая 50 лет Йованка, несмотря на свою тучность, на вершине своей силы[2584]. Почти два месяца спустя Тито отправился в Советский Союз, Северную Корею, но прежде всего в Китай, куда его после кончины Мао Цзэдуна и Чжоу Эньлая пригласил новый руководитель. То, что он был первым государственным деятелем, которому выпала возможность встретиться с Хуа Гофэном и его аппаратом, принесло ему большое удовлетворение. Он был уверен, что сможет установить диалог с наследником Мао, который поможет в его подковерном столкновении с Советским Союзом. В долгий путь он отправился один, поскольку жена в ультимативной форме потребовала, чтобы он исключил из сопровождения массажистку Дарьяну, адьютанта Виловича и Стане Доланца, чего маршал не сделал. Противодействие Йованки имело не только личный, но и политический характер, она говорила, что Доланц и другие «деловые» члены делегации не должны ехать в Москву, поскольку они антисоветски настроены[2585]. Вечером перед отъездом Тито в Пекин между супругами произошел скандал, в ходе которого Йованка назвала своего мужа развращенным безумцем, развратником, нечестивцем, он ее – бесстыжей, неуклюжей, параноидальной лгуньей. После возвращения из путешествия, которое для Тито явилось настоящим апофеозом, поскольку ему удалось обновить отношения с Пекином и на партийном уровне, Йованка исчезла из общественной жизни [2586]. Как тогда сказал Тито Лазарю Колишевскому, председателю еще одной комиссии по «делу Йованки»: «Революционер никогда не должен жениться»[2587]. Расставание с женой было для него болезненным. Когда высшие представители государства и партии оказывали на него давление, чтобы он с ней развелся, он долго молчал, так, что всем присутствующим стало неловко. Потом сказал, что этого совета принять не может: «С Йованкой мы живем уже более 30 лет. Я ее очень любил и сейчас мои чувства не совсем угасли. Жить мы будем каждый сам по себе, но официального развода не будет»[2588]. Новость ударила как молния средь ясного неба, ведь этого никто не ожидал, о чем говорят многочисленные открытки к новому 1978 г. от сотрудников, товарищей и друзей, которые они адресовали ему и Йованке[2589]. Неизбежно начали распространяться слухи, что Йованка попала в немилость из-за политических причин, поскольку Тито узнал, что она советская шпионка[2590]. Как говорит Добрица Чосич, «дело Йованки» между 1974 и 1988 гг., т. е. еще долго после смерти Тито, на 59 заседаниях обсуждали высшие политические форумы. «Йованка Броз два десятилетия сотрясала Югославию». Судя по запискам разных комиссий, можно увидеть, что Йосипа Броза больше мучила личная семейная драма, чем спасение Югославии из политической, экономической и моральной агонии. Супруге он и дальше посылал алые розы, хотя в последние годы его жизни она не изменила манеры общения с прислугой и его аппаратом. И ему она не простила того, что он ее бросил. Когда Тито начал ухаживать за ней, он сказал: «Чувствую, что с тобой я смогу найти счастье и мир»[2591]. Но он сильно ошибся. «Тито был коммунистическим Наполеоном, чьим Ватерлоо была супружеская спальня»[2592], – написал в дневнике Добрица Чосич.

Как противоядие мыслям о смерти Тито, которые нельзя было развеять, в конце 1960-х и 1970-х гг. еще сильнее разросся культ его личности. Он был взращен по образцу культа личности Сталина, но, подняв Тито на уровень «хозяина», подчеркивал исключительность югославского опыта. Созданию культа Тито способствовало то, что он был красивым мужчиной крепкого телосложения, среднего роста, блондином с выразительным некрестьянским лицом. Скульптор Антун Августинчич, который начал писать его портрет перед II сессией АВНОЮ, шутя сказал: «Он, должно быть, аристократического происхождения. Кто когда-нибудь видел такого человека из Загорья?»[2593] «У него лицо и голова вождя, – двадцать лет спустя утверждал Добрица Чосич. – Это голова для бюста; профиль для монет. Есть что-то римское и в голове, и в лице этого человека» [2594].

Его культ начался еще перед войной, и прежде всего в тех районах, которые были самыми отсталыми. Во время народно-освободительной войны культ его личности усилился. Согласно рассказу Ранковича, осенью 1942 г. он, Тито, Кардель и Джилас встретились под каким-то буком. Джилас сказал: «.мы недостаточно популяризируем Тито. Мы должны иметь вождя, человека, за которым пойдут массы. Полководца. Секретаря партии. Такого, каким является Сталин у русских»[2595]. В патриархальных кругах, в которых народный эпос имел глубокие корни, это предложение нашло плодородную почву. «Тито, белая фиалка.» – обычные солдаты сравнивали его с белым цветком, чтобы подчеркнуть его редкость и историческую особенность. Точно так же дело обстояло с самой известной песней, которая заканчивается своеобразной присягой масс своему вождю: «Товарищ Тито, мы тебе клянемся, что с твоего пути мы не сойдем!»[2596] С позиции «искусства» ту же мысль выразил черногорский поэт Радован Зогович, изложив ее в конструктивистской поэтической форме: