Томми высчитал, что, когда она зачала и потеряла ребенка и вышла за Джонни, ей было лет пятнадцать, и ему стало грустно.

Стелла откинула голову и закрыла глаза. Томми и не заметил, что она начала отращивать волосы. На лице ее почти не было косметики, только бледные губы подкрашены, да белесые брови подведены карандашом. Через некоторое время она поднялась отлучиться в туалет, и, когда протискивалась мимо Томми, самолет тряхнуло, и они оба упали в кресло. Томми удержал Стеллу за пояс.

На аппарате он делал так тысячу раз, но теперь вдруг почувствовал, какая она теплая, ароматная, и касание стало совсем не беспристрастным. Щекой Стелла прижималась к его лицу, и десятки картинок пронеслись в его воображении.

Стелла, склонившаяся рядом, показывающая, как управлять MG; Стелла, смеющаяся и вымокшая под дождем; Стелла в смешном халатике, лежащая под ним на диване; Стелла бледная и дрожащая, обнимающая его, когда умер Папаша… Стелла, Стелла, Стелла… Томми осторожно ее отпустил.

Стелла. Еще один чужой ребенок в запутанной семье Сантелли, испуганная маленькая девочка, которую Томми успокаивал, когда Папаша наорал на нее. Он вспомнил ощущение ее шершавой ладошки с обкусанными ногтями в своей руке… Он всегда так заботился о ней.

Томми тряхнул головой, сел на место и, закрыв глаза, попытался обдумать случившееся. Ему не было в новинку на краткое время, случайно, возбудиться при виде женского тела. Расплывчатые образы других девушек промелькнули у него в голове — все, до детского флирта с Маленькой Энн в кинотеатре. Наверное, то были его первые сексуальные впечатления, хотя платоническая нежность там, конечно, тоже присутствовала. Но она была ребенком, как я, а Стел я всегда считал девушкой постарше.

Во времена военной службы у него были женщины. Но ни одна из них ровным счетом ничего не значила. Как там он сказал Марио?

Для меня это ничего не значило. Просто возможность спустить. Наверное, отношения с Маленькой Энн значили бы куда больше. И уж точно они значили бы гораздо больше со Стеллой.

Стелла вернулась. Томми заметил, что она тщательно накрасила лицо. Он вежливо пропустил ее к месту у иллюминатора, сжавшись, чтобы случайно не дотронуться. Она знает. Откуда? Женщины всегда знают?

Но Стелла по старой детской привычке замкнулась в себе: закрыла глаза и откинулась на спинку кресла. Томми тоже притворился спящим, однако мысли, словно белка в колесе, продолжали бегать по кругу. Женщины ничего не значили. Я просто доказывал себе, что сплю с мужчинами, только когда сам того хочу. Но я хотел.

Он уже давно все для себя решил. Он был безоговорочно гомосексуален и считал, что ни одна женщина никогда не станет для него особенной. Только теперь с ним снова случился головокружительный переворот.

Боже, если бы была только Стелла, насколько иначе все могло бы обернуться! Он никогда не возбуждался, не позволял себе возбуждаться при виде женщины, которая могла бы что-то значить для него, женщины, которую он мог бы любить… нет, женщины, которую он любил. Он любил Стеллу. Теперь он мог признаться себе, что полюбил ее с той минуты, когда обнимал ее, плачущую девочку в старом спортивном костюме, в раздевалке дома Сантелли. У него никогда не было женщины, о которой он заботился; он тщательно избегал женщин, от которых не смог бы потом отказаться и забыть.

Хотел бы я, чтобы все сложилось по-другому? Марио был не просто любовником. Он был другом, партнером, их жизни были связаны узами крепче сексуального влечения, которое, хоть и будучи важным, играло второстепенную роль. Его жизнью был полет, и полет — где-то на глубоком уровне — был его любовью к Марио. И все-таки его мучило знание, что он мог встретить кого-то вроде Стеллы. Или саму Стеллу…

Она не счастлива с Джонни. И никогда не была. Наверное, я ни разу не видел ее по-настоящему счастливой до того дня, когда Марио отдал ей Сюзи. Возможно, я мог бы сделать ее счастливой. Во всяком случае, я бы не сломал ей жизнь, как Джонни.

На секунду Томми испытал такую ненависть, что едва смог сдержаться. Потом на ум пришло еще кое-что.

Я люблю Стел. Наверное, всегда любил. Из всех женщин в мире она единственная, до кого мне есть дело. И только ее я не могу получить. Потому что она жена моего брата.

Он был Сантелли. Теперь — даже по закону, потому что подписал контракт, в котором назвался этой фамилией, но он и раньше был Сантелли. Он подкрепил эти узы, когда разыскал Марио и вернул его домой. И Джонни был его братом, а Стелла — женой его брата. Вот так все просто.

Все так просто и одновременно так запутанно. Он столкнулся с пониманием — старым, новым и неотвратимым — что любит Стеллу, всегда любил и будет любить всю жизнь, и что никогда ее не получит.

Потому что он мужчина, а не жадный ребенок. Он и Марио принадлежали друг другу, они сделали из себя нечто большее, чем сумму двух людей. Наверное, ни одна женщина не смогла бы заменить им друг друга. Вольтижер и ловитор, связанные тысячами нитей привычки, общей работы, успехов и поражений. Мы две половинки одного целого.

Они были по сути мальчишками, когда обменялись этой клятвой и запечатали ее всем, что дарили друг другу — сердцами, телами, душами. Марио был центром его сердца. На грани сна Томми подумал:

Если я и хорош в чем-то, это он сделал меня таким. Я несу его честь, как зажженный факел… Оба скорее бы умерли, чем выставили себя в недостойном свете в глазах друг друга…

Вдруг сонливость пропала.

Анжело. Анжело был бы не против, если бы узнал, что я испытываю чувства к Стелле. Он, наверное, даже решил бы, что это хорошо, потому что я снова стану нормальным. Когда Джонни и Стелла испортили себе жизнь, все, о чем он мог думать, сделать так, чтобы все наладилось. Все вышло неплохо, но Анжело