“Прорыв совершен! – торжествовал в своем дневнике Тельчик. – Просто сенсация! Мы не ожидали таких недвусмысленных заявлений от Горбачева. Кто мог предсказать такой результат? Невероятный триумф для нашего канцлера”. Коль, как и Буш, пытался скрыть свою радость, хотя оба они получили то, чего сильно хотели. Коль также пошел на уступки и согласился сократить число немецких военнослужащих до 370 тысяч человек, что на 130 тысяч меньше, чем было у Западной Германии в 1989 году. Ранее он кредитовал СССР на 3 миллиарда долларов и был готов выплачивать миллионы на поддержку советских солдат в Восточной Германии и обеспечить их жильем по возвращении домой. Однако когда заместитель премьер-министра СССР Степан Ситарян попросил министра финансов ФРГ о новых кредитах (Горбачев был слишком мягок для подобных бесед), ему ответили, что этот вопрос необходимо рассмотреть при участии нескольких сторон, в том числе МВФ[1925].

Во время ужина с западногерманскими коллегами Коль больше не скрывал своего восторга и признался, что “никогда в жизни еще не был так счастлив”. Горбачев тоже был доволен, однако противники критиковали его за предательство национальных интересов страны. В частной беседе Фалин обвинил Шеварднадзе в получении секретной денежной компенсации от западных немцев[1926]. Горбачев же пересмотрел национальные интересы Союза и считал, что после окончания холодной войны Советам следует строить новый мир вместе с Западом, поэтому он с нетерпением ждал начала этого процесса, надеясь на сотрудничество с двумя сильнейшими державами в мире – Соединенными Штатами Америки и объединенной Германией.

На переговорах Горбачев говорил за всю советскую делегацию, демонстрируя глубокое понимание проблем, и умело обходился с подчиненными. У Тельчика сложилось впечатление, что президент СССР формулировал приоритеты советской политики прямо по ходу пьесы[1927]. Советский лидер стремился построить теплые отношения с Колем – уже называл его Гельмутом и обращался к нему на “ты”, – поэтому пригласил его в тур по родному Ставропольскому краю. Там он показал канцлеру партийный кабинет, в котором некогда работал, и провел его по главной площади Ставрополя. Затем они направились в горячо любимые Горбачевым Кавказские горы, на небольшой VIP-курорт Архыз, где их встретила Раиса Максимовна, которая как раз собирала цветы к их приезду. Там они переночевали, а большую часть вечера, по воспоминаниям Черняева, провели за столом, причем не за столом переговоров. Одним из явных плюсов Кавказа была его удаленность от Москвы, где остались противники Горбачева, поэтому они с Колем спокойно обо всем договорились и огласили результаты на пресс-конференции на следующий день[1928].

2 августа, когда Ирак вторгся в Кувейт, Горбачев отдыхал на Черном море. Ночью с этой новостью Черняеву позвонил Шеварднадзе, который получил информацию от Джеймса Бейкера, гостившего у него в Сибири. Бейкер показал советскому министру парк Гранд-Титон в Вайоминге, а в ответ Шеварднадзе устроил американцу райские каникулы в Иркутске: половину дня они провели на озере Байкал, куда добрались на катере на подводных крыльях, поднявшись по реке Ангаре. На озере министры порыбачили, и Шеварднадзе, который остался без добычи в Вайоминге, на этот раз преуспел и выудил большого сибирского хариуса – по-настоящему неуловимую рыбу. Хотя, надо сказать, в этом ему очень помог местный егерь и ультрасовременная катушка для спиннинга. Затем они пообедали в деревенском рыбацком домике и не смогли удержаться от обсуждения внешней политики[1929].

Узнав о том, что Бейкера предупредили о неизбежном иракском вторжении, Шеварднадзе решил проверить эту информацию у собственной разведки. “Едва ли Саддам Хусейн так поступит, это абсолютно неразумно, – заверил он Бейкера. – Этого не случится. Не беспокойтесь”. Позднее американец сообщил Шеварднадзе о начале атаки и увидел, что советский министр ошеломлен этой новостью и одновременно раздосадован тем, что собственные спецслужбы ввели его в заблуждение. Само же нападение казалось ему безумием[1930].

Для советской разведки трудно было придумать худшее развитие событий. Ирак был главным союзником СССР в Персидском заливе: страны связывал Договор о дружбе и сотрудничестве, Ирак потратил миллиарды на закупку советского вооружения, включая сверхсовременные истребители, вертолеты, баллистические ракеты, танки и артиллерию, и был должен Москве 13 миллиардов долларов. Секретную полицию Ирака консультировали сотрудники КГБ, у иракского военного управления также были советские советники, военно-промышленный комплекс обсуживали техники из СССР. Около девяти тысяч советских граждан с семьями проживали и работали в Ираке и могли оказаться в заложниках, если бы Москва выступила против Саддама Хусейна вместе с Вашингтоном[1931].

Учитывая все обстоятельства, Союзу было очень тяжело принять решение. Шеварднадзе немедленно вылетел в Москву, а Бейкер отправился в Монголию, как и планировал, чтобы не поднимать панику в мировом сообществе, однако двое его помощников, Деннис Росс и Роберт Зеллик, присоединились к советскому министру. Буш надеялся, что Москва поддержит его и осудит вторжение, и поведение Шеварднадзе обнадежило Росса и Зеллика, однако реакцию Горбачева трудно было предугадать. К удивлению Черняева, президент однозначно охарактеризовал действия Ирака как акт агрессии, которому нет оправдания[1932]. Однако Шеварднадзе и Черняев были практически единственными, кто встал на его сторону.

Пока Бейкер находился в Монголии, Росс, Зеллик и Тарасенко подготовили текст совместного советско-американского заявления, в котором осуждалось иракское вторжение. Предполагалось, что по пути в Вашингтон Бейкер остановится в Москве и вместе с Шеварднадзе озвучит его. Однако министр обороны Язов и руководитель КГБ Крючков были категорически против этого, как и опытные мидовские востоковеды, которые не хотели предавать Ирак. Глава департамента Ближнего Востока МИДа схватил Тарасенко, прижал к стене и спросил, что тот будет делать, если в ответ на заявление разгневанная иракская толпа нападет на советских детей, живущих там[1933].