Софи колебалась. Затем она сняла ночную рубашку и перебросила ее на следующую крышу. На мгновение ей показалось, что рубашка провалится прямо в трубу, но она аккуратно упала на краешек крыши и осталась лежать. Рукав покачивался на ветру, словно приветствуя темноту.

Затем Софи развернулась и бросилась бежать — как можно быстрее, одетая лишь в панталоны, зажав в зубах ботинки и раскинув руки, чтобы держать равновесие, — обратно по крышам, обратно по верхушкам города, над головами сотен спящих французов, обратно в постель.

* * *

Маттео появился следующей ночью и принес с собой ночную рубашку и чулки. Он пришел ровно в полночь, под прикрытием бьющих часов. Софи не проснулась, пока он не завис в десяти сантиметрах от ее лица.

— Боже мой! — воскликнула она. — Ты меня напугал.

— Я знаю. — Он бросил одежду на постель. — Пеньюар я оставил себе. Он мне нужен, — сказал он и сел на краешек кровати. — Может, объяснишь?

— Клянешься никому не говорить? — спросила Софи.

— Нет, — ответил мальчишка.

Так никто никогда не отвечал.

— Нет? — удивленно повторила Софи.

— Я никогда не клянусь. Выкладывай.

Софи прикусила губу, но мальчишка казался бесстрашным. Бесстрашные люди обычно язык не распускают.

— Если донесешь на меня, — пригрозила она, — я тебя разыщу. Помни, крыши меня не пугают.

Она рассказала ему все по порядку. Начала она с «Королевы Марии», потом перешла к мисс Элиот и Чарльзу, потом к виолончели и наконец к Парижу и его трубам.

— Дело в том, что мне кажется, будто я здесь уже бывала, — заключила она.

— В Париже?

— В Париже и на крышах. Но все это так сложно, — сказала Софи. — Чарльз делает все возможное, но он один. А больше никто не помочь не может.

— Это просьба?

Софи взглянула на мальчишку. На нем было двое шортов, надетых друг на друга. У верхних, красных, была оторвана половина левой штанины, но из-под них виднелись синие. Вместе они составляли одну пару шортов. Джемпер у мальчишки истрепался, но лицо осунувшимся не казалось. Его лицо было живым и умным.

— Да. Это просьба, — сказала она.

— У тебя есть план?

— Конечно. Я сделаю объявления. Мы привлечем адвокатов.

Маттео фыркнул.

— Они вам не помогут.

— Нет, помогут! Почему ты так говоришь?

— Может, вы и найдете адвоката, но вряд ли кто-то осмелится пойти против комиссара полиции. Все адвокаты в Париже продажны, как и большинство полицейских.

— Откуда ты знаешь? — На душе у Софи вдруг стало тяжело. — Ты не можешь этого знать! Кто-то ведь должен нам помочь. Это ужасно важно.

— Я целый день слушаю разговоры. Я живу на крыше суда, так что прекрасно все знаю.

— Но с крыши ведь всего не расслышать!

— Еще как расслышать. Там, где я живу, слышно полгорода. Туда все приносит ветер. Я слышу всю музыку Парижа, всех лошадей и все преступления.

Софи замерла.

— Ты слышишь всю музыку?

— Да. Конечно.

— Какую музыку ты слышишь?

— Всевозможную. В основном женское пение. Мужчин с гитарами. Военные оркестры.

— А виолончель ты слышишь? Ты когда-нибудь слышал реквием Форе?

— Реквием я бы не узнал, — признался Маттео. — Что это вообще такое? Похоже на название болезни.

— Я могу его сыграть. — Софи вскочила, чтобы достать виолончель, но на полпути остановилась. — Если я сейчас заиграю, услышит вся гостиница. Вдруг кто-нибудь поднимется и найдет тебя?

— Тогда сыграй на улице. Я вылезу первым, и ты передашь мне свою… виолончель, правильно?

На крыше Софи села на трубу и обхватила виолончель ногами. Она знала реквием, но никогда не играла его в ускоренном темпе.

— Я не очень хорошо играю, но надеюсь, получится похоже. Слушай внимательно, ладно? И скажи потом, слышал ли ты его раньше.

Пальцы Софи отказывались бегать достаточно быстро, но ей казалось, что получается хотя бы немного похоже на то волшебство, которое исполнил месье Эстуаль. Когда она закончила, Маттео пожал плечами.

— Возможно.

— Что возможно?

— Возможно, я его слышал. Что ты сказала?

— Ничего.

На самом деле она шепнула: «А возможное нельзя обходить вниманием». Но она не хотела, чтобы Маттео это услышал.

— Я плохо разбираюсь в музыке, — сказал Маттео. — Только птиц хорошо различаю. Приходи и послушай сама.

— Можно? Правда? Когда?

Он снова фыркнул.

— Когда захочешь. У меня не слишком плотный график.

— Завтра?

— D'accord[16].

— Я не говорю по-французски.

Но его лицо, казалось, сказало да.

— Я сказал, хорошо. Я за тобой зайду.

— В полночь? — спросила Софи.

Накрапывал дождь, но Маттео не обращал на него внимания.

— Non. В полночь недостаточно темно. В половине третьего. Не усни. И оденься потеплее, наверху бывает ветрено.

— Конечно! — Дождь пошел сильнее. — Погоди-ка. Дождь вредит дереву.

Она опустила виолончель обратно в спальню. Когда она обернулась, Маттео уже исчез.

В своем номере Софи плотно закрыла окно и свернулась клубочком под одеялом, но снова не заснула до самого рассвета. Она лежала, слушая, как дождь стучит по стеклу. Ее сердце колотилось вдвое быстрее обычного.

Если бы Софи послушалась Чарльза и сидела бы в своей комнате дни и ночи напролет, она бы, пожалуй, сошла с ума. Она пыталась заверить себя, что не нарушает правила. Она не открывала дверь в свой номер. Мысль о крышах поддерживала ее весь день. Софи считала часы до заката.

В сумерки похолодало, и Софи надела две пары чулок под ночную рубашку. Она не взяла с собой теплых вещей, поэтому сняла с подушек наволочки, связала их вместе и сделала шарф. Он оказался громоздким и не слишком удобным, но это было лучше, чем ничего. Затем она легла в постель, сунула под голову расческу, чтобы не заснуть, и стала ждать.

Маттео появился, когда часы пробили половину третьего. Он постучал в окно и принялся скидывать мелкие камешки в комнату Софи, ожидая, пока она поднимется на крышу.

— Привет, — сказала Софи. — Bonsoir.